— Оградим науку от акул! — радостно кричал Володя, подтягивая добычу к судну.
Там уже дожидался его третий штурман с винтовкой в руке и наклонившийся над водой боцман с острым багром. Прогремело несколько выстрелов, вода окрасилась кровью. Обессилев, акула успокоилась, несколько багров вцепились в ее упругое тело, жаберные щели, и вскоре рыба тяжело ворочалась на палубе. Участь ее была решена: длинным ножом боцман отсек ей голову и плавники. Тем же ножом он вскрыл желудок, извлек из него угломер и, рассматривая перчатку, сказал:
— И кто это разбрасывает общественное имущество?
Угломер отдали Валентину, а окровавленное тело бросили в воду. Услышав всплеск, Валентин наклонился над волнами и презрительно сказал:
— Тоже мне — «бык»! Плавают тут всякие… и еще угломеры глотают.
Между прочим, история с акулой на этом не окончилась. Во-первых, Петрович вырезал из головы челюсть, очистил ее от мышц, упругих пленок и высушил на солнце. А потом подарил нам. И теперь челюсть висит в лаборатории и скалит свои острые зубы над головой Валентина. А он даже внимания на это не обращает. Во-вторых, в последнее время кок усиленно кормил нас манной кашей. Я отлично понимаю кока: ведь манную кашу приготовить легко — бросил крупу в кипящую воду, подсыпал соли, положил сливочного масла, ж все в порядке. А ту же картошку нужно чистить, мыть, жарить и стоять около раскаленной плиты — смотреть, чтобы она не подгорела. То ли дело кашка! Кипяток, крупа — и порядок. Но для матроса манная каша разве пища?
— У меня от манной каши зубы уже шатаются, — жаловался Петрович, — какой с нее толк? Совсем обессилел…
И вот, разделывая акулу, боцман вспомнил, что кто-то когда-то говорил ему, будто вареные акульи плавники — удивительно вкусная штука. Деликатес почище лангустов. Плавники были отрублены, сварены и в ту же ночь съедены.
На другой день Петрович к завтраку не вышел. Мы подумали, что он так насытился плавниками, что терпеть до обеда будет. Но и в обед он не появился в салоне — живот болел.
— Ну, как плавнички? — спросил я его, встретив на палубе.
Вид у боцмана был печальный — щеки ввалились, спина согнулась, губы обметало; сразу ясно — человек нездоров.
— Плавники? Тьфу, пакость. Жесткие, будто подметки, а вкус как у столярного клея… Так есть хочется, но не могу — всего выворачивает…
С камбуза вкусно пахнуло жареным мясом и картошкой: кока как следует отругали и он упрятал манную крупу в кладовку. Боцман, расширив затрепетавшие ноздри, втянул в себя воздух. В его глазах было страдание, как у лишенной зубов лисицы, увидевшей жирную курицу…
ГЛАВА ПЯТАЯ
День на двадцатом градусе западной долготы и нуле градусов широты начался для нашего судна не совсем обычно. Вместо традиционного утреннего: «Команде завтракать…» — радио торжественно провозгласило:
— Всем выйти на палубу!
На палубу? К чему бы это? Что случилось?
Мы с Виктором спрыгнули с коек и выскочили из каюты; везде хлопали двери, команда спешила выполнить необычное указание.
На палубе, освещенной ярким утренним солнцем, за одну ночь все изменилось: около правого борта судна стоял большой бассейн с водой, сооруженный из досок и брезента, а под фок-мачтой возвышался трон, около которого с пузатой бочки, с надписью на выпуклом боку «Ром», весело скатился черный пиратский череп с костями…
Теплоход замедлил бег, и вахтенный штурман возвестил:
— Внимание! Всем построиться у правого борта к встрече Нептуна! Ноль градусов широты! Двадцать пять градусов вестовой долготы! Глядите за борт — «Олекма» пересекает линию экватора!