Карие вишни

Величие – и в смерти деликатно.

Б. Ахмадулина «Вишнёвый сад»

Говорят, в Каппадок ии храмы
Оседают. И каждый год
Прорастают земные курганы
В отломившийся неба свод.

Неужели в земных сочленениях
Роль небесная невелика
И от времени стихотворение
Гибнет так же, как фреска та?

Вознесенский, поэт эпический,
Форм подпружных восславил роль!
Но в заоблачном политехническом
Смерть сказала поэту: «Довольно».

Вы же пчёлкою медоносною
Наварили медов тома
И тарусской обновкой нос кою
Отказали смерти в правах!

Вам, нежнейшей, земной черёд
Оседающей Каппадок ии
И друзей торопливый уход
Стал намеренно неугоден.

За Андреем, во тьму кромешную,
Потянулась ваша рука,
Пустоту образуя между
Верхом неба и дном стиха…

Памяти Иосифа Бродского

Иосиф раскурил заначку,
стряхнул неаккуратно пепел
и тронул ящерицу-рифму.

Она казалась неживою,
лишь глотка втягивалась мерно
при каждом вздрагивании кожи.

«Дела! – сказал себе Иосиф. —
Скрипит в уключинах Харона
Трахея рифмы сладкозвучной…»

* * *

Когда в имениях Хрущёва
О красках рассуждал бульдозер
И нормой главного закона
Был гнев партийно-всенародный,
Собрал Иосиф всё, что было
(А было Йоське двадцать лет),
И фрезеровщика кормило
Сменил на прозвище «поэт».

Но норма главного закона
Была завистливой и жадной,
И фрезеровщики поэту
За тунеядство дали срок.
Сто-оп!
Тунеядство – выше нормы.
Оно, как воз телеги смрадной,
Парит!
И чувствуется лето
Сквозь кучи смёрзшийся кусок.

Что ж ныне замолчал Иосиф?
Казалось, избранная лира
Должна служить неугомонно,
Как солнце, как морской прибой.
Но нет! Его избран ный голос,
Блеснувши дерзостно над миром,
В дверях окликнул Симеона[2]
И вышел смертною тропой…
Вселенная о том дивится:

Не стало писаря в божнице!
Стихов неначатых страницы,
Подобно в небе облакам,
Столпились!
Самолёта росчерк
Застыл меж ними, как строка:
«Се днесь Урании[3]пята —
Венеция и остров Мёртвых»[4].

Век Бродского

О, сколько света дают ночами

сливающиеся с темнотой чернила!

И. Бродский «Римские элегии»

Доброжелатель:

– Бойтесь Иосифа Бродского!
Его криптогенный разум
Гордиев узел плотский
рубит стихом-Александром.

Ахматова (слышали новость?)
берёт его на поруки.

Анна Андреевна, Бродский —
окололитературный трутень!

Его писанина – морок.
Он жерновами двустрочий
Музы ветреный росчерк
сжимает до боли в точку!

Анна Ахматова:

– Если не чувствовать боли,
кто через век поверит,
что жили не только моли
в складках сгнивших материй…

Читая книжицу Н. Рубцова «Подорожники»