Карл Барт Очерк догматики

И когда этому противопоставляется как тайна Пасхи возвышение Иисуса Христа, то это восславление есть, конечно, самовосславление Бога, здесь торжествует его честь: «Бог возносится с ликованием». В то же время подлинная тайна Пасхи заключается не в том, что восславляется Бог, а в том, что здесь возвышается человек, который занимает место по правую руку Бога и может торжествовать над грехом, смертью и дьяволом.

Когда мы сводим все это вместе, то перед нами встает картина непостижимой смены, katalage, то есть замены. Тут свершается примирение человека с Богом через то, что Бог заступает на место человека, а человек занимает место Бога, и все это целиком и полностью акт милости. Именно это непостижимое чудо и есть примирение для нас.

Если в самом символе это «распятого, умершего и погребенного» выделяется с такой обстоятельностью и полнотой, не характерными для не разбрасывающегося словами текста, если во все времена крест Иисуса представлен как подлинный центр всей христианской веры, если во все столетия вновь и вновь звучало: «Ave crux unica spes mea!», то мы должны отчетливо осознавать следующее. Речь идет не о восславлении и выделении мученической смерти какого-то основателя религии (были, несомненно, и более впечатляющие истории мученичества, но не об этом сейчас разговор) и не о выражении всеобщего мирового страдания, где крест выступал бы как символ пределов человеческого существования. В таком случае мы удалились бы от знания тех, кто свидетельствовал о распятом Иисусе Христе. В соответствии со смыслом апостольского свидетельства распятие Христа является конкретным действием и акцией самого Бога. Бог изменяет себя самого. Бог сам придвигается слишком близко, Бог не считает божественность добычей, то есть Он не держит добычу цепко, как грабитель, а отказывается от себя самого. Таково величие его божественности, что он может быть «самозабвенным», может и предать себя в руки людей. Он истинно остается верным себе самому, но именно благодаря тому, что Он не должен ограничивать себя в своей божественности. Глубина божественности, масштаб его величия проявляются как раз в том, что они могут перейти в прямую противоположность — в глубочайшую отверженность и страшную нищету тварности. Что и происходит в распятии Христа. Сын Божий берет на себя то, что должно случиться с бунтующим тварным созданием, стремящимся освободиться от своей тварности и самому стать Творцом.

Он входит в нужды этого тварного создания и не предоставляет его самому себе. Он помогает ему, причем не только извне и приветствуя издали. Он делает своей нужду своего творения. Для чего? Для того, чтобы его творение могло выйти свободным, для того, чтобы нести, унести то бремя, которое это создание взвалило на себя. Данное творение могло бы погибнуть, но Бог не желает этого. Он желает, чтобы оно было спасено. Столь велика погибель творения, что ничто меньшее, чем самопожертвование Бога, не будет достаточным для его спасения. И столь велик Бог, что такова его воля — принести себя самого в жертву. Это примирение — Бог заступает на место человека. (Позвольте добавить следующее. Никакое учение об этой главной тайне не в состоянии исчерпывающе и точно постичь и выразить, в какой мере Бог здесь заступился за нас. Не смешивайте мою теорию примирения с самим делом. Все теории примирения могут служить лишь указателями. Но обратите при этом внимание на это «ради нас» — здесь нельзя вычеркнуть ничего! Что бы ни стремилось сказать то или иное учение о примирении, это оно должно сказать!)

Бог в смерти Иисуса Христа реализовал свое право. В смерти Иисуса Христа Он действовал как судья по отношению к человеку. Человек дошел до того предела, где суждение Бога должно быть высказано и неизбежно реализовано. Человек стоит перед Богом как грешник, как существо, отдалившееся от Бога, взбунтовавшееся против того, чтобы являться тем, кем ему дозволено быть. Это существо восстает против милости, ее ему слишком мало, оно уклоняется от благодарности. Такова человеческая жизнь — это постоянное уклонение, эти грубые и мелкие прегрешения. Такое греховное поведение ведет человека к непостижимой нужде — он становится невозможным для Бога. Он оказывается там, где Бог не может его видеть. Он оказывается, если можно так выразиться, с обратной стороны милости Божьей. Но обратная сторона божественного «да» есть божественное «нет», есть суд. Как неотвратима милость Божья, так неотвратим и его суд.

И потому мы это «распятого, умершего и погребенного» должны понимать как осуществление божественного суда над человеком, как выражение того, что фактически совершается над человеком.