Карл, герцог

– А, Луи… Нет, Луи-то как раз был другом. Кстати, на этом самом месте я прочел ему смертный приговор, – сардонически прищурившись, Карл указал на едва заметный бугорок, этакую кротовину – раньше там была яма, вкруг которой справляли свой неопознанный Жануарием инфернальный культ двое каких-то недоделанных. Карл повесил их на следующий день после казни Луи. Наверное, чтобы на их фоне грехи Луи было легче подвести под амнистию.

– А Луи был другом этому Мартину?

Неожиданно.

– Пожалуй, нет.

Вначале Карл хотел поделиться с Маргаритой кое-какими черствыми сластями из своего запаса. Затем – уже не хотел, но и не желал показаться трусом. Затем он уже хотел как-нибудь втихаря свернуть свою скатерть-самобранку, или самозванку, как посмотреть. И поболтать… ну о чём? о чём, о чём! – о красотах родного края, например. Но о красотах почему-то не складывалось.

– Когда-то тут был несчастный случай и Мартин как бы погиб. Я так, по крайней мере, думал. Но вот Луи, тот, которого ты только что вспомнила, он клялся, что видел его живым в позапрошлом году. Говорил, будто теперь он живет в замке Орв под Азенкуром.

– Постой, он живет… это Луи живет?

– Нет, под Азенкуром живет Мартин. В том-то и дело, что я был в церкви, когда отпевали, я лично заказывал панихиду и как сейчас помню восковую кожу, желтые губы, сладкую тошнотворность воздуха. Помню, говорили что-то «о иже во аде горящих». И его чистые льняные волосы солярным веером по подушке я тоже помню.

– А что волосы? Не замечаю, чтобы с ними что-то делалось из-за смерти.

– Если бы Луи просто так говорил, что видел живого Мартина, я бы ему сказал: «Попустись, дружок». То есть сказал бы: «Луи, тебе померещилось». Мало ли похожих людей на свете! («Вообще-то мало», – вставил внутренний комментатор Карла). Но он не просто сказал, он принес прядь его волос.

– Покажешь? – оживилась Маргарита, словно речь шла о заводном соловье или о мичуринском тюльпане с шипами как у розы.

– Покажу. Пойми, Рита, он принес мне его волосы. Я видел их в прошлом году. Ты понимаешь меня?

– Ну да, что такого? Ну, значит, Мартин остался живой. И нам следует навестить его в замке Орв под Азенкуром. Кстати, он француз или что?

– Нет, он немец, из Меца, – натужно сказал Карл, надеясь, что по контрасту с его серьезностью Маргарита поймет какую околесицу она несет. – А для тебя есть разница?

– Нету, ты прав, какая разница, – часто закивала Маргарита. – Я думаю, что если ты за ним скучаешь, так нам обязательно нужно отнести ему визит. В следующем году, когда ребенок можно будет обставить с мамками.

– Ну да, конечно, отчего бы и не навестить, – деревянным голосом сказал Карл и указал Маргарите на разодранный, явно не раз перезимовавший и начисто вылинявший женский башмак, насаженный довольно высоко на дубовый сук. – Посмотри-ка, Ритуля, Красная Шапочка, убегая от волка, так долго отсиживалась между ветвей, что даже забыла там свой тапочек…

– Тебе показалось, милый – то не тапочек. То просто вырост. Ну как это… нарост на корке. На коре. А она что, тоже твоя знакомая?

– Кто?

– Да эта, как ты сказал, Chaperon Rouge? – Маргарита обернулась к Карлу, но его рядом не было.

Он стоял возле ствола исполинского дуба, задрав голову вверх.

Там среди голых ветвей, значительно выше фактурного наплыва на коре, несколько выше обрывка истлевшей веревки, подпоясывающей развилку с трухлявым деревянным помостом, чуть выше помоста с провалившимися досками, Карл заметил ржавую решетку, нет, даже не решетку, а клетку, а в клетке… а в клетке… подчистую выскобленный ненастьем скелет птицы. Голубь, аллегория души Роланда, тот самый, который должен был взмыть, символизируя вечную жизнь, намечая трансцендентную вертикаль, умиляя христиан и просветляя оглашенных. О, это голубь-мученик, мы все о нем позабыли – и Мартин, и Сен-Поль, и я, и я, и даже не голубь сам, но одни лишь его неживописные мощи.

5

Когда Карл спрашивал у Маргариты когда, когда родится мне сын, та лишь пожимала плечами, делая это со всей величественностью, отпущенной беременной. Вероятно, она догадывалась когда, но в отношении пола будущего отпрыска у неё, как видно, имелись серьезные опасения. Карл понимал только мальчика – девочка была бы нелепа. «Какая, к чёртовой матери, девочка», – передразнивал себя Карл, когда долетевшее тем или иным путем до его слуха женское имя готово было разом примкнуть к рядам ополченцев, проскочив под шумок первичное рекрутское испытание. Девочка никак не подлежала этой мобилизации. Не бывать Франсуазам, Кристинам, тем паче Изабеллам. Карл склонен был думать о себе как об отъявленном сексисте и ни в какой мере не желал мириться с тем, что его дитя, его наследника, его всё вдруг обрюхатит какой-нибудь похотливый француз или, чего доброго, немец. Отсюда, следственно, Рита будет so kind to родить мне something male <будет столь любезна… что-то мужское (англ.).>. Так думал он по меньшей мере четыре месяца.