Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни

Во время первого семестра Маркс поддался тому, что один писатель романтически определил как «культ одинокого гения». Возможно, одной из причин этого стал Берлинский университет: он был почти в три раз больше Боннского, в нем учились две тысячи студентов; а может быть, и сам Берлин с его 300-тысячным населением. Это был второй по величине город Германского союза после Вены {15}. Возможно и то, что Маркс просто достаточно глубоко погрузился в академическую культуру. Берлинский университет был одним из самых выдающихся университетов Европы, в нем приветствовались самостоятельные научные изыскания {16}. Совокупность всех этих факторов, к которым примешивалась еще и тоска по Женни, превратили Маркса в ходячий призрак, о чем отец его писал с горечью и иронией: «…беспорядочные метания по всем областям знаний сразу, мрачная задумчивость при тусклом свете керосиновой лампы; он превращается в одичавшего ученого — вечно сидит в халате, с растрепанными волосами над книгами, вместо того чтобы посидеть с кружечкой пива; нелюдимый, переставший соблюдать все правила приличия… все силы тратящий лишь на бездумное и безумное обогащение собственной эрудиции…» {17} Генрих умолял сына встряхнуться, привести себя в порядок. Он пытался убедить Карла, что и поэзии должно быть присуще соблюдение правил и порядка. Однако к тому времени сын уже слишком отдалился от него, чтобы следовать этим мольбам и советам.

Маркс объяснил свое состояние, названное им самим «моментом перехода», в длинном и подробном письме отцу. Он написал его через год учебы в Берлине, и это единственное сохранившееся письмо того периода.

«Дорогой отец!

Когда я покинул вас, для меня открылся совершенно новый мир, мир любви, к тому же вначале страстной, безнадежной любви. Даже путешествие в Берлин, которое при других обстоятельствах привело бы меня в величайший восторг, оставило меня холодным. Оно даже сильно расстроило меня, ибо скалы, которые я увидел, были не менее непреклонны и горды, чем мои чувства, обширные города не более оживленны, чем моя кровь, обеды в гостинице не более обильны и неудобоваримы, чем тот рой фантастических образов, который я носил в себе, и, наконец, искусство не так прекрасно, как Женни…»[6]

Он описывает то, как порвал со всеми личными связями и заперся в своем кабинете, пытаясь забыться в работе. Больше всего его тянуло к поэзии, и он написал для своей Женни целых три сборника стихов, однако сам же и охарактеризовал их как «несоответствующие той степени безграничной тоски», которую он испытывал.

Вслед за поэзией он ринулся изучать право и классические тексты. Проштудировал уголовное, гражданское и римское право, перевел на немецкий две первых книги Римского гражданского кодекса («Пандект») и написал собственный очерк по философии права на 300 страниц. Он перевел часть «Риторики» Аристотеля с древнегреческого, «Германию» Тацита и «Скорбные песни» Овидия («Тристиа») с латыни. Еще он начал самостоятельно изучать английский и итальянский языки и написал юмористическую повесть «Скорпион и Феникс», а также пьесу «Оуланем», чей сюжет был навеян «Фаустом». И вот после этих титанических, без преувеличения, трудов он пишет о себе: «Однако все это не очень меня обогатило» {18}.

Зато он совершенно определенно получил в результате нервный и физический срыв, и доктора строго предписали ему покинуть город и некоторое время отдохнуть в деревне. Последовав этому совету, Маркс пешком прошел около четырех миль к юго-востоку от университета — и остановился в рыбацкой деревушке Штралау на реке Шпрее {19}. Здесь он снял себе домик; ходил на охоту с местным землевладельцем и небрежно сообщал отцу в письмах: «Во время болезни я познакомился с Гегелем, от начала до конца, а также с работами большинства его учеников» {20}. Великий немецкий философ был к тому времени в могиле уже 6 лет, и хотя его звезда уже начала закатываться, особенно среди молодых профессоров и студентов Берлинского университета (где он когда-то был профессором), Марксу все равно необходимо было знать его труды, если он собирался и дальше развивать свой интеллект.

Основная мысль философии Гегеля заключалась в утверждении, что история человечества всегда была историей постоянного конфликта. При столкновении двух идей рождается третья, она вступает в конфликт со следующей, рождая что-то новое, и этот процесс бесконечен. Таким образом, жизнь предстает как нечто динамичное и постоянно меняющееся. Неизбежность этого динамичного движения и постоянных перемен Гегель назвал диалектикой. Несмотря на то что диалектика зиждилась на постоянном напряжении, конфликт рассматривался в качестве положительного фактора для исторического прогресса. Гегелевская диалектика придавала конфликту смысл, или, как говорил впоследствии Энгельс, «история человечества более не представала в качестве дикого вихря бессмысленного насилия» {21}.