История делается таким образом, что конечный результат всегда получается от столкновений множества отдельных воль… Ведь то, чего хочет один, встречает противодействие со стороны всякого другого, и в конечном результате появляется нечто такое, чего никто не хотел.
Напряженность в отношениях между Францией и Пруссией неумолимо нарастала еще с 1815 года; в 1860-х нарастание ускорилось, поскольку каждая сторона искала подходящего союзника для альянса, чтобы укрепить свои позиции в случае, если в Европе вновь разразится война. К тому времени, как две армии встретились в июле 1870 года, у них уже не было иной альтернативы, кроме битвы. Наполеон III, больной и слабый правитель, отчаянно нуждался в победоносной войне, чтобы доказать свою мощь — в то время, как Бисмарк преследовал дальние цели: господство Пруссии на континенте и окончательное объединение Германии с центром власти в Берлине.
Странно, но спор, который привел к войне, начался в Испании. В 1868 году королева Изабелла II была свергнута с престола в результате армейского мятежа и бежала во Францию, оставив позади себя полный вакуум власти. Про-прусски настроенные генералы в Мадриде написали Бисмарку письмо, в котором просили прислать на испанский трон представителя ветви Гогенцоллернов по линии короля Вильгельма. Потрясенная близкой перспективой оказаться в «сэндвиче» из прусских королей, Франция объявила войну.
Для Наполеона это было рискованное решение — ему нужны были солдаты, а набирать их надо было из людей, которым он не доверил даже голосование. Однако в этой ситуации сыграл он неплохо: французы сплотились вокруг своего императора. Тысячи людей заполнили бульвары, освещенные газовыми фонарями, скандируя «На Берлин за 8 дней!» и распевая «Марсельезу» {2}. Праздновали событие и при дворе. Дворец стал скучным местом за более, чем 10 лет относительного мира и спокойствия, и многие придворные полагали, что война поможет разогнать застоявшуюся кровь {3}. В случае с 62-летним императором так и произошло. Приняв командование над армией, Наполеон провозгласил: «Французы! В жизни людей бывают такие моменты, когда национальная гордость закипает справедливой яростью, превращаясь в несокрушимую силу. Забыты любые другие интересы, и нация берет в свои руки судьбу всей страны. Один из таких решающих моментов истории настал и для Франции».
Сказав это, Наполеон покинул свой дворец в Сен-Кло и поскакал, окруженный громадной свитой (практически передвижной деревней), на восток — сражаться с Пруссией {4}.
Семья Маркса была ошарашена таким поворотом событий. Женнихен писала Кугельманну:
«Нелегко примириться с мыслью, что вместо борьбы за разрушение империи, французы жертвуют собой ради ее возвеличивания; что вместо того, чтобы повесить Бонапарта, они готовятся встать под его знамена. Кто мог представить это несколько месяцев назад, когда революция в Париже казалась почти свершившимся фактом?» {5}
С началом войны в рядах французской оппозиции возникло смятение; в ней было слишком много фракций, чьи программы были слишком разными. Что еще хуже, каждую из этих фракций возглавлял честолюбивый лидер — и все они считали, что только они и способны возглавить республику, если Наполеон падет. Левое же крыло, от либералов до Интернационала, было сильно ослаблено в связи с преследованием властей. Тем летом были осуждены обвиняемые в попытке убить Наполеона. По этому сфабрикованному делу проходили 72 человека; большинство из них приговорили к каторге на срок от 5 до 20 лет или ссылке. Среди них был и Флоранс {6}.
Маркс наблюдал за рабочим движением континентальной Европы из Лондона и рассматривал обстановку в свете франко-прусского конфликта: он пришел к выводу, что победа Пруссии была бы полезна. В Германии было две основных рабочих партии: Немецкий рабочий союз Лассаля и Социал-демократическая рабочая партия. Лидеры последней — Август Бебель и друг Маркса, Вильгельм Либкнехт; партия насчитывала 150 тысяч членов и приняла устав Интернационала в качестве собственного {7}. Маркс писал:
«Нужно только сравнить события в двух странах с 1866 года по настоящее время, чтобы понять, что немецкий рабочий класс превосходит французский и в теории, и в организации». {8}
Это была не просто политическая оценка. Маркс ожидал, что прусская победа докажет превосходство его собственной версии социализма над теорией Прудона, до сих пор господствовавшей во Франции.