Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни

На следующий день Маркс сообщил Либкнехту, что Тусси и Женнихен собрались во Францию {32}. Известие о смерти Флоранса, да и все сообщения, приходившие из Парижа несколько недель, без сомнения, побуждали их действовать. Как Карл и Женни в юности, дочери Маркса не могли оставаться на обочине революции; если они и не могли присоединиться к сражению, то хотели быть хотя бы поближе к нему. Был у них и личный повод: Лаура родила второго сына, и он был совсем слабенький. Поль весело писал о том, что Лаура сама учится нянчиться с младенцем {33}, однако семья восприняла новости с тревогой. Они знали, что Лаура больна, и Женни, конечно же, не могла не вспомнить свои бесплодные и отчаянные попытки выходить несчастного Фокси. После смерти Франсуа Лафарга Поль унаследовал те сто тысяч франков, что были обещаны ему в качестве свадебного подарка, однако большая часть суммы заключалась в недвижимости, акциях или векселях {34}. В связи с этим семья волновалась, что у Лауры нет ни средств, ни поддержки, необходимых ей для преодоления кризиса. Письма Поля были полны политических комментариев и прокламаций — было ясно, что он очень хочет поскорее покинуть Бордо и перебраться ближе к Парижу, куда переехало правительство, и где установлена Коммуна. Лаура в отличие от него пишет без обиняков: «Я привыкла к одиночеству. За все эти месяцы Поль редко бывает дома, а я редко выбираюсь из него — так продолжается последние 6 или 8 месяцев». {35}

Если у Маркса и Женни и были какие-то сомнения относительно поездки Женнихен и Тусси, то они развеялись без следа, едва Женнихен пришло сообщение, что Поль в Париже. Он принял решение вернуться туда, когда Бисмарк освободил 60 тысяч французских военнопленных, чтобы утихомирить бунтующую столицу Франции. В начале апреля Лаура написала, что не имеет вестей от мужа с тех пор, как он уехал,

«… а хуже всего то, что мой бедный малыш был так болен, что 8 или 10 дней подряд я с ужасом ждала его смерти. Последнюю пару дней ему намного лучше, и я надеюсь, что он поправится. Всю последнюю неделю я носила его на руках по комнате, не спуская с него глаз ни днем, ни ночью. Что до Поля, я не знаю, что и думать. Он не собирался оставаться там надолго. Возможно, он просто не может, хотя и хочет вернуться, а возможно, вид баррикад побудил его ввязаться в бой. Я не удивилась бы этому и не сомневаюсь, что, будь я с ним рядом, я бы тоже сражалась». {36}

Женнихен решила ехать во Францию немедленно, признавшись Кугельманну, что если родители не дадут согласия, она уедет тайно {37}.

Готовясь к отъезду, Женнихен и Тусси столкнулись с разочарованиями по всем фронтам. Лондонский пароход был перегружен товарами, и капитан отказался брать пассажиров. Единственной возможностью попасть во Францию был катер, уходящий из Ливерпуля только 29 апреля — учитывая обстоятельства, ожидание стало пыткой. Затем Женнихен обнаружила, что и во Франции их поджидают проблемы: железные дороги были либо разобраны, либо контролировались войсками. Более того, им с Тусси потребовались паспорта, поскольку без них во Францию никого не пускали {38}. Однако они не могли путешествовать, как Женни и Элеонора Маркс — им нужны были фальшивые документы, если они хотели добраться до Лауры и спасти ее от ужасающего одиночества.

Не совсем ясно, почему Лафарг уехал в Париж. Одни говорят, что он собирался писать книгу, другие утверждают, что он искал одобрения со стороны коммунаров (когда о них стало известно) для организации восстания в Бордо {39}. Какова бы ни была истинная причина, в Бордо он вернулся 18 апреля, по странному совпадению, в этот же день там отмечены беспорядки: полицейских агентов хватали и задерживали, казармы забрасывали камнями, повсюду были слышны крики «Да здравствует Париж!» {40}

Было ли это делом рук Поля? Похоже, местная полиция именно так и считала, обвиняя во всем агентов Интернационала. Даже не пытаясь скрыть свою политическую деятельность, Лафарг расклеивал плакаты и листовки в поддержку Коммуны и даже принял участие в местных муниципальных выборах в качестве члена Интернационала. Неудивительно, что полиция начала расследование, действительно ли этого человека, которого они считали фанатиком, следует немедленно арестовать.

Среди тех, кто доносил на него, по словам самого Лафарга, был человек, которого считали вербовщиком членов Интернационала, и который посещал их собрания каждый вечер. Не будучи уверенными до конца, являются ли эти сведения достаточными основаниями для ареста, полицейские консультировались с Эмилем де Кюратри, суперинтендантом соседней провинции {41}.