Карл Маркс: Мировой дух

Карл покорён. Его новый знакомый спокоен, силен, точен. Конечно, Маркс понимает, что «Лисса» чересчур независим, слишком близок к анархистам, чтобы стать одним из его верных последователей; но он думает, что «красный граф» способен написать одно из тех свидетельств, без которых ни одна социальная теория никуда не годится; и Карл уверен, что найдет в его рассказе подтверждение собственной теории о Коммуне в том виде, в каком он изложил ее в своей последней работе — третьем «Воззвании». А главное — он увидел в этом знакомстве случай противопоставить истину пропаганде, избравшей его своей мишенью, обзывая попеременно то прусским агентом, то тайным вождем Коммуны. Он хочет обнародовать эту правду как можно скорее, и не только на французском, но и на немецком и английском языках. Поэтому он предложил ошеломленному Лиссагаре лично заняться переводом его будущей книги на немецкий язык, а перевод на английский поручить своей младшей дочери Элеоноре — совершенной полиглотке. «Оба перевода, — сказал он, — будут выполняться по мере создания рукописи». Элеоноре тогда было всего семнадцать лет; она выглядела по-мальчишески и была не такой хорошенькой, как Лаура, но все же миловиднее Женнихен. Она еще училась в школе в Сауз-Хэмпстеде, где начала увлекаться театром и политикой. Мятежная во всем, она единственная в семье интересовалась иудаизмом, чтобы «вернуться к своим корням», — к большой досаде своей матери, убежденной атеистки. Отца (тоже атеиста) умиляло всё, что бы ни делала младшая дочь, так напоминавшая ему сына Эдгара.

В восторге от такого предложения Лиссагаре принялся за работу в доме у Карла вместе с отцом и дочерью. Но очень скоро Элеонора пылко влюбилась в «Лисса», который не остужал ее страсти. Карл был против этих отношений: Лиссагаре вдвое старше Элеоноры. «Ради блага моего дитя я должен действовать с массой предосторожностей и бдительностью», — писал он Энгельсу. Не говоря уж о том, что у «пламенного баска», как называл его Карл, была репутация Казановы.

Потом Маркса снова затянуло в политическую деятельность: с приближением сентября — времени ежегодного конгресса Интернационала — отношения между ним и Бакуниным в Лондоне стали сильно натянутыми.

Первые разногласия возникли по поводу места собрания: бакунисты хотели, чтобы конгресс состоялся в Швейцарии, где они чувствовали себя на своей земле, а прочие отказывались, опасаясь «пагубного местного влияния». В конечном счете конгресс состоялся в Гааге — одном из редких мест на континенте, еще открытом для «левых». «Швейцарцы» делегировали туда двух человек, чтобы представить свой проект резолюции, наказав им покинуть съезд, если за него не проголосует большинство.

Карл чувствовал, что этот конгресс имеет определяющее значение: несмотря на всю его славу, а может быть и вследствие ее, Интернационал находился при смерти. Многие его руководители погибли под пулями версальцев; большинство из оставшихся в живых — в том числе его лучшие друзья, обличавшие прусскую экспансию Либкнехт и Бебель, — сидели по тюрьмам в разных странах Европы. На самом деле, было заявлено об участии только пятидесяти шести делегатов. За несколько дней до открытия Карл написал Кугельману, собиравшемуся на конгресс в качестве делегата от Германии: «Речь идет о жизни или смерти Интернационала». Впервые после создания этой организации Маркс решил присутствовать на конгрессе. Он встретил там делегата от Испании и Португалии Поля Лафарга, который, возвращаясь на жительство в Лондон, 1 сентября прибыл в Гаагу вместе с женой и, надо полагать, детьми, о чем свидетельствуют полицейские и гостиничные регистрационные записи: «Карл Маркс и его жена с их дочерью Лаурой и ее мужем Полем Лафаргом». Возможно, Карл воспользовался случаем, чтобы повидаться с двумя сестрами, тетей Филипс и дорогой кузиной Нанеттой, тоже ставшей активисткой Интернационала. Может быть, именно по этой причине Женни вызвалась его сопровождать?