Карл Смелый

— Зачем же вы ее надели? — спросила Аннета. — Зачем вы надели ее именно сегодня, предпочтительно пред всеми другими днями в году?

— Затем, что она лучше напоминает мне обязанность мою перед моим отцом и семейством. Теперь, Аннета, помни, что ты должна сесть с нами за стол и не выходить из комнаты; не вставай же и не бегай зачем-нибудь для себя и для других, но сиди на месте и предоставь обо всем заботиться Вильгельму.

— Это мне очень нравится, — сказала Аннета, — да к тому же и Вильгельм так охотно нам прислуживает, что любо смотреть на него; однако мне по временам кажется, будто бы я уже не сама Аннета Вейльхен, а только портрет ее, так как я не могу ни встать, ни сесть, ни бежать, ни остаться на месте, не нарушив как-нибудь ваших придворных уставов этикета. Вам это не так затруднительно, потому что вы уже ко всем этим обычаям привыкли.

— Гораздо менее, нежели ты думаешь, — отвечала ей баронесса, — но я больше чувствую тягость их на зеленом лугу и на открытом воздухе, чем находясь в стенах замка.

— Ах, правда! Пляска, например, как об ней не пожалеешь?

— Но я еще более жалею о том, Аннета, что я не могу сама решить, хорошо или худо я делаю, соглашаясь увидеть этого молодого человека, хотя это будет и в последний раз. Если бы приехал отец мой? Если бы воротился Отто Шрекенвальд?

— Отец ваш слишком занят своими мрачными замыслами, — сказала болтливая швейцарка. — Он, вероятно, отправился на хребты Брокенбергские, где собираются колдуны, или пошел на охоту с диким стрелком.

— Уймись, Аннета! Как ты смеешь говорить таким образом об отце моем?

— Ведь я очень мало его знаю, — сказала горничная, — да и вам самим он не более того известен. А может ли быть неправда то, что все утверждают?

— Что ты под этим разумеешь, безумная? Что такое утверждают все?

— Что граф чародей, что ваша бабушка была колдунья и что старый Отто Шрекенвальд воплощенный дьявол; это последнее вполне верно, если бы во всем остальном и можно было усомниться.

— А где он теперь?

— Пошел ночевать в деревню, чтобы развести по квартирам рейнграфских солдат и по возможности унять их от буйства, так как они недовольны тем, что не получили обещанного им жалованья, а когда это случается, то они очень походят на разъяренных медведей.

— Так сойдем вниз, Аннета; это может быть последний вечер, который нам удастся провести с некоторой свободой.

Не стану описывать сильного смущения, с которым увиделись Артур Филипсон и Анна Гейерштейнская. Они поздоровались, не поднимая глаз, и говорили с таким замешательством, что оба не поняли друг друга. Молодая хозяйка покраснела; между тем веселая швейцарская горничная, у которой понятия о любви основывались на свободных обычаях страны, несколько похожей на древнюю Аркадию, смотрела с удивлением и даже отчасти презрительно на юную чету, которая, по ее мнению, вела себя с такой чрезмерной застенчивостью. Артур низко поклонился молодой баронессе и, подавая ей руку, покраснел еще более прежнего; а Анна Гейерштейнская, отвечая на эту вежливость, обнаружила не менее того робости и смущения. Словом сказать, хотя это свидание произошло почти совсем без разговоров, но этим оно нисколько не потеряло своей занимательности. Артур, исполняя долг светского человека того времени, повел красавицу под руку в соседнюю комнату, где был накрыт ужин; а Аннета, внимательно замечающая все происходящее, с изумлением почувствовала, что обряды и чинность высшего сословия общества, производя сильное впечатление даже на ее свободный ум, невольно возбуждали ее уважение.

«Отчего бы они могли так перемениться? — думала Аннета. — В Гейерштейне они походили на прочих любовников и любовниц, но теперь они двигаются по правилам этикета и обходятся друг с другом так же почтительно, как если бы он был унтервальденский бургомистр, а она первейшая бернская дама. Все это, конечно, очень хорошо, но Мартин Шпренгер не таким образом выказывал мне свою любовь».

Вероятно, обстоятельства, в которых находились молодые люди, напомнили им ту церемонность в обращении, к которой оба они привыкли в своей юности, и в то время как баронесса, принимая Артура, считала нужным строго соблюсти все приличия, он, со своей стороны, старался своим глубочайшим уважением показать, что не употребит во зло оказываемого ему расположения. Они сели за стол на таком расстоянии друг от друга, которого не мог бы осудить и самый строгий этикет. Вильгельм прислуживал им с ловкостью человека, привыкшего кэтой должности, а Аннета, сидя между ними и стараясь, по возможности, подражать всему, что они делали, показала всю деликатность, которой можно было ожидать от горничной знатной дамы. Она, однако, сделала несколько ошибок, походя на борзую собаку, которую держат на поводке и которая всякую минуту готова броситься; ее смущала та мысль, что она должна спрашивать то, за чем бы гораздо охотнее сама сходила.