Карл Смелый

Перед рассветом первого января 1477 года, дня достопамятного благодаря ознаменовавшим его событиям, граф Оксфорд, Кольвен и Артур в сопровождении Тибо и еще двух всадников отправились осматривать цепь вокруг лагеря герцога Бургундского. Большей частью на своем пути они нашли часовых и караулы в надлежащей исправности. Утро было чрезвычайно холодное. Земля была покрыта снегом, местами растаявшим от продолжавшейся два дня оттепели и кое-где превратившимся в лед вследствие сильного мороза, который начался с прошедшего вечера. Едва ли можно было представить себе что-либо суровее этой картины. Но как велико было изумление и испуг Оксфорда, когда они доехали до той части лагеря, которую накануне занимал Кампо-Бассо со своими итальянцами, число которых со всадниками и страдиотами простиралось до двух тысяч человек. Графа Оксфорда и его спутников никто не окликнул, ни один конь не заржал, у коновязи не стояло ни одной лошади… в лагере не было ни души! Они напрасно осмотрели палатки и навесы — все было пусто…

— Вернемся в лагерь, — сказал граф Оксфорд, — и ударим тревогу; это явная измена.

— Позвольте, милорд, — возразил Кольвен, — не лучше ли, прежде чем вернуться назад, собрать более полные сведения. Впереди, в двустах шагах отсюда, у меня есть батарея, контролирующая эту дорогу; посмотрим, на своих ли местах мои немецкие артиллеристы, и я почти готов поручиться, что они там. Батарея охраняет узкую тропу, по которой только и можно пройти к нам в лагерь; если мои люди на своих местах, то я отвечаю своей жизнью, что мы будем защищать этот проход до тех пор, пока вы приведете к нам на помощь войска.

— Так вперед, с Богом! — сказал граф Оксфорд.

По ухабистой почве, местами оледеневшей, местами покрытой снегом, они поскакали к пушкам, нацеленным на проход, который шел вверх до той точки, где стояла артиллерия, и потом отлого спускался в сторону лагеря. При слабом свете луны, смешивающимся с первыми лучами загорающей зари, они увидали, что все пушки стоят по местам, но что при них нет ни одного человека.

— Невозможно, чтобы эти негодяи бежали! — вскричал удивленный Кольвен. — Но вот у них в палатках сверкает огонек. О! Эта несчастная раздача вина! Они, верно, по обыкновению все перепились. Я их тотчас разбужу.

Он соскочил с лошади и побежал в палатку, в которой светился огонек. Артиллеристы почти все находились там, но все они лежали на полу между стаканами и бутылками, раскиданными вокруг них; они были до такой степени пьяны, что Кольвен, после неимоверных усилий, успел поднять только двух или трех из них. Сильно шатаясь и повинуясь Кольвену, больше инстинктивно, чем по долгу службы, они отправились на батарею. В эту минуту глухой гул, похожий на топот множества бегущих людей, раздался в конце ущелья.

— Это шум от катящейся снежной глыбы! — сказал Артур.

— Это не снег, а швейцарцы, — сказал Кольвен. — Ах, эти негодные пьяницы! Пушки исправно заряжены и, верно, наведены — залп их произведет в лагере тревогу скорее, чем мы могли бы это сделать. О, проклятые пьянчуги!

— Не надейся на их помощь, — сказал граф, — мы с сыном возьмем по фитилю и на этот раз будем пушкарями.

Они сошли с лошадей и отдали их Тибо. Граф Оксфорд и сын его взяли каждый по фитилю у одного из пушкарей, из которых трое были еще настолько трезвы, что могли действовать при орудиях.

— Браво! — вскричал отважный начальник артиллерии. — Никогда еще не видано такой знаменитой батареи. Теперь, друзья, — извините, милорды, здесь некогда чиниться — и вы, пьяные бездельники, берегитесь стрелять, пока я вам не прикажу, и если б ребра этих удальцов были так же крепки, как их Альпы, то и тогда они убедились бы, что старый Кольвен умеет заряжать свои орудия.

Они стояли каждый при своей пушке, затаив дыхание. Страшный гул все более и более накатывал на них. Наконец при свете начинающегося дня они увидели плотную колонну людей, вооруженных длинными копьями, бердышами и другим оружием, с развевающимися посреди них несколькими знаменами. Кольвен дал им приблизиться шагов на восемьдесят и тогда скомандовал:

— Пли!.. — Но только одна из его пушек выпалила, а у прочих только лишь вспыхнул огонек на затравках; оказалось, что они были заколочены изменниками-итальянцами и, следовательно, были непригодны к стрельбе, хотя по внешнему их виду этого и не было заметно. Если бы все они были так же исправны, как та, из которой выстрелил Кольвен, то, вероятно, расчет его оправдался бы, так как даже и один выстрел произвел страшное действие, убив и переранив целый ряд швейцарцев и, главное, того, кто шел впереди и нес знамя.

— Стойте смело, — сказал Кольвен, — и помогите мне, если можно, снова зарядить мою пушку.

Однако им не дали на это времени. Величественной наружности воин, шедший во главе расстроенной колонны, поднял упавшее знамя и громовым голосом воскликнул:

— Как, земляки! Вы были при Муртене, при Грансоне и теперь испугались первого выстрела? Знамена Берна, Ури, Швица, вперед! — Унтервальден, вот хоругвь твоя! Трубите в рога! Унтервальден, вперед за мной, за своим ландманом!..