Карл Смелый

Местность с той стороны замка, где они теперь продолжали свой обход, была более открытой, чем на другом краю, против главных ворот. Лужайки были обширны, на пажитях только изредка стояли деревья и совсем не видно было кустов, рвов и тому подобных предметов, где бы могла скрываться засада, так что глаз при ясном лунном свете мог свободно обозревать всю окрестность.

— Здесь, — сказал Рудольф, — мы можем говорить не опасаясь, и потому я хочу спросить тебя, король Артур, теперь, когда ты видел нас вблизи, какого ты мнения о швейцарской молодежи? Если ты узнал ее меньше, чем бы мне хотелось, то этому причиной твоя собственная холодность, которая помешала нам вполне тебе довериться.

— На большую доверенность я не мог бы отвечать и потому не имел на нее права. Что же касается заключения, которое я мог сделать о швейцарской молодежи, то вот оно вкратце: намерения ваши благородны и возвышенны, как горы ваши; но чужестранец, живший всегда в низменных местах, не приобрел еще навыка к крутым дорожкам, по которым вы на них взбираетесь. Мои ноги привыкли ходить по ровному месту.

— Ты говоришь загадками.

— Нисколько, я только хочу сказать, что, по моему мнению, вам следовало бы открыться вашим начальникам относительно того, что вы ожидаете нападения близ Ла-Ферета и надеетесь на помощь базельских граждан.

— В самом деле, — отвечал Донергугель, — тогда Бидерман, остановясь на дороге, отправил бы посланного к герцогу Бургундскому, чтобы получить от него охранный пропуск, и если бы он был дан, то вся надежда на войну пропала бы.

— Правда, — возразил Артур, — но тогда Бидерман достиг бы своей главной цели и единственного предмета своего посольства, то есть утверждения мира.

— Мира! Мира! — вскричал с живостью Рудольф. — Если бы один только я был не согласен в этом с Арнольдом Бидерманом, поверь, что будучи глубоко уверен в его благородстве и прямодушии и искренно уважая его храбрость и любовь к отечеству, я, по его воле, вложил бы мой меч в ножны, хотя бы злейший враг мой стоял передо мной. Но тут не одни мои желания: весь наш кантон и Золотурнский решились воевать. Войной, благородной войной предки наши свергли с себя иго рабства; войной, удачной и славной войной наш народ, который считали не более заслуживающим внимания, нежели гурт волов, вдруг приобрел свободу, возбудив к себе столько же уважения своим могуществом, сколько его презирали в то время, когда он был не в силах сопротивляться.

— Все это, может быть, справедливо, но мне кажется, что предмет вашего посольства был определен вашим советом или народным собранием. Оно постановило отправить вас как посланников мира, а вы тайно раздуваете пламя войны; и в то время, когда все, или большая часть ваших старших товарищей, завтра мирно собираются в путь, вы готовитесь к битве и даже ищете средств подать к ней повод.

— А разве я нехорошо делаю, что к ней приготовляюсь? — спросил Рудольф. — Если нас примут в Бургундии миролюбиво, как надеются, по словам твоим, другие депутаты, то моя предосторожность будет бесполезна; но, по крайней мере, она не принесет никакого вреда. Если же случится наоборот, то она избавит от больших бедствий моих товарищей, дядю моего, прелестную мою родственницу Анну, отца твоего, самого себя — словом сказать, всех нас, путешествующих вместе.

Артур покачал головой.

— Во всем этом, — сказал он, — есть что-то, чего я не понимаю и не хочу понимать. Прошу тебя только не искать в делах и в выгодах отца моего повода к нарушению дружбы; это может ввести Бидермана в ссору, которой он без этого избежал бы. Я уверен, что отец мой никогда бы этого не извинил.

— Я уж обязался моим словом. Но если прием, который ему окажет Бургундский пес, не так понравится ему, как ты полагаешь, то для вас нет беды знать, что в случае нужды вы найдете усердных и сильных защитников.

— Я очень обязан тебе за это участие, — сказал Артур.

— И ты сам, любезный друг, — продолжал Рудольф, — можешь извлечь выгоду из того, что ты слышал: на свадьбе не бывают в вооружении, а на драку не ходят в шелковом платье.

— Я приготовляюсь к худшему, что может случиться, и потому надену на себя легкий стальной панцирь, не пробиваемый ни копьем, ни стрелой; причем благодарю тебя за добрый совет.

— Меня не за что благодарить, — сказал Рудольф, — я бы не заслуживал быть начальником, если бы не извещал тех, кто за мной следует, а в особенности такого верного сподвижника, как ты, о времени, когда необходимо надевать вооружение и готовиться к битве.

Тут разговор на несколько минут прервался, так как ни один из разговаривавших не был вполне доволен своим товарищем, хотя ни тот, ни другой не хотели продолжать препирательства.