Карл Великий

Королевские сокровища, ранее обраставшие всякими мифами, а во времена Карла, видимо, в последний раз представшие как нечто значительное в виде «кольца» аваров, своим источником имели прежде всего военную добычу. Приумножению королевских сокровищ способствовали также богатства лангобардских правителей и наследство баварских Агилольфингов, но главным образом привезенные в 786–797 годах на воловьих повозках трофеи из аварской Паннонии. Благодаря богатому источнику и дани, которую Беневенто выплачивало Ахену до 811 года, Карл сумел осуществить огромную и уникальную программу создания собственной резиденции в Ахене, покрыть расходы на цветные металлы и прочие материалы, оплатить труд ремесленников и транспортировку трофеев из Рима и Равенны, не говоря уже о декоре для дворцовых построек и культовых помещений. Свою немалую цену имели также кодексы, которые золотыми и серебряными чернилами частично были начертаны на пропитанном пурпуром тончайшем пергаменте и еще защищены драгоценными дощечками из слоновой кости. Это касается также истинно королевских даров для собора Святого Петра и других хранителей веры и почтительного отношения к его империи, например Сен-Дени и Сен-Рикье. Вместе с тем накопленные сокровища использовались прежде всего для того, чтобы щедро отблагодарить королевских приверженцев и умножить ряды новых сторонников. Заметим, что в архаичных и полуархаичных обществах дарению отводится особое место как средству обеспечения основ правления и общественного согласия.

Королевская щедрость как одна из важнейших монарших добродетелей предполагала взаимность. Ежегодно король ожидал «dona» [120] прежде всего от церквей и аббатств. Они говорили о преданности и одновременно представляли собой вклад в финансирование королевского правления, означавшее поддержание «государственности». Эти дары могли состоять из изделий из благородного металла, материй или пряностей или же золотой чеканки, предварявшей в эпоху немецких императоров появление стандартизированной «servitium regis» [121]королей салических франков. Вместо преподнесения даров или в дополнение к ним могли оказываться и разные услуги: так, например, епископ Тулский был обязан направить в Ахен три большие бочки вина; архиепископу Реймскому полагалось оказывать транспортные услуги с помощью своих волов, которые затем пошли на пользу самой церкви. Что касается аббатств, то соответствующий призыв Карла в отношении объема и сроков дара, обращенный к настоятелю Сен-Кентина, дошел до нас в первоначальном виде. И если после 817 года поборы с храмов стали иными, в зависимости от того, добавились ли к молитвенной поддержке монарха и воинской службе еще ежегодные дароприношения, которые, очевидно, отмечались при дворе как фиксированные доходы-поступления, то это, по-видимому, воспринимается уже как некое тягостное, обязательное для исполнения бремя.

Иными государственными поступлениями в казну считались штрафы и «мирные» оплаты, а также пошлины с оборота и транзитные, дорожные пошлины, мостовые сборы и еще доходы от чеканки монет. Вместе с тем более чем сомнительно, что все упомянутые финансовые средства, учитывая специфику местного управления и собственных потребностей сановников на местах, перекочевали в королевскую казну. Эта разновидность налогообложения в значительной степени является производной от привилегий для церковных институтов, которые полностью или частично отстраняли получателей именно от вышеупомянутых поступлений или даже позволяли им воспользоваться последними в собственных интересах.

По-иному, по крайней мере на пергаменте, обстояло дело с обратным притоком средств из управления земельной собственностью. Так, известный документ Сарitulare de villis, по сути дела, предписание о хозяйственных дворах, от которого пришлось отказаться в период правления Карла (или Людовика), поскольку в заглавии речь шла об «императорских дворах» или «дворах империи», предусматривает ежегодные отчеты управляющих о реализации излишков сельскохозяйственной продукции. Полученные таким образом доходы надлежало перечислять в центральную казну.

На протяжении нескольких десятилетий под влиянием определенной части французских исследователей сложилось представление о том, что экономика династии Каролингов представляла собой сплошную полосу несчастий, бед и нищеты, что наглядно проявилось в момент голода и эпидемий и объяснялось в том числе фактором технической отсталости. Лишь в конце X столетия с возвышением Капетингов наблюдаются сдвиги, вызвавшие подъем экономики. Только к этому периоду перестала оказывать влияние социально-экономическая сущность позднего этапа античности. Именно так воспринимаются новейшие положения Ги Буа, которому, впрочем, решительно возражают компетентные исследователи Адриан Фергульст и Пьер Деврёй.