Карлос Кастанеда. Расколотое знание

Нужно искать и видеть чудеса, которых полно вокруг тебя. Ты умрёшь от усталости, не интересуясь ничем, кроме себя самого; от этой-то усталости ты глух и слеп ко всему остальному» (К-1).

Не относятся ли эти слова и к любому из нас? Не такова ли и наша серьёзность, а также – интеллектуальность, порядочность и прочее, прочее, прочее. А ведь «Видеть в чудесном чудесное – вот ключ ко всем тайнам мира». Это сказал Лао-цзы. Не бывало ли у него прозрений в нагвале?

От себя могу добавить: «Видеть в чудесном чудесное» – значит не видеть в этом что-либо страшное, магическое, мистическое или какую другую чепуху, что свойственно пустым людям. То есть облако – это облако, а не какой-то фантастический образ, хорошая песня – это просто хорошая песня, а её исполнитель не свет в окне. Или, как полностью гласит эта пословица: «Не только свету, что в окне, на улицу выйдешь – больше увидишь».

Вы замечаете, как обыденно и с каким привычным пренебрежением говорят цивилизованные учёные о примитивности «диких племён». Но, если Золотой Век был в далёком прошлом, значит, он был в диком времени? Тогда получается, что дикие племена гораздо ближе к Золотому Веку, чем Золотой Миллиард современной цивилизации, низведшей волшебные чудеса сначала к обрядам и ритуалам, потом к сказкам и мифам и в конце концов к диссертациям и научным званиям.

«Пока обряд существовал как живой, сказок о нём быть не могло». (Корни.) Верно замечено, но выводы хороши только для научной карьеры. Да и выводов, собственно, никаких нет; не более чем прошедшие незамеченными догадки. И совсем другое известно дону Хуану.

«Затем он заговорил о древнем человеке. Он сказал, что древний человек самым непосредственным и наилучшим образом знал, что делать и как делать что-либо. Но, выполняя все действия так хорошо, он начал развивать эгоизм, из-за чего у него возникла уверенность в том, что он может предвидеть и заранее намечать действия, которые он привык выполнять. Вот так появилось представление об индивидуальном «я», которое начало диктовать человеку характер и диапазон его действий. По мере того как ощущение индивидуального «я» усиливалось, человек постепенно утрачивал естественную связь с безмолвным знанием. Современный человек, пожиная плоды этого процесса, в конечном счёте обнаруживает, что безвозвратно утратил связь с источником всего сущего и что ему под силу лишь насильственные и циничные действия, порождённые отчаянием и ведущие к саморазрушению. Дон Хуан утверждал, что причиной человеческого цинизма и отчаяния является та небольшая частица безмолвного знания, которая у него ещё осталась и, во-первых, даёт человеку возможность интуитивно почувствовать свою связь с источником всего сущего, во-вторых, понимание того, что без этой связи у него нет надежды на покой, удовлетворение, завершённость» (К-8).

И весь мировой фольклор подтверждает это. И не только мифология, но и прозрения некоторых людей – учёных, поэтов, мистиков, да и любого обычного человека – могут дать примеры таких, так сказать, обмороков сознания, когда они случайно прикасаются к океану непознанного; и называют это как угодно, но только не прикосновением к подлинному знанию. А ведь «люди и не подозревают о странной силе, которую несут в себе» (К-8).

«Вторым вопросом была культурная подоплёка знания дона Хуана. Он и сам её не знал, рассматривая своё знание как продукт своего рода всеиндейский. Его предположение относительно этого знания состояло в том, что когда-то в мире индейцев, задолго до завоевания, ожило искусство управления вторым вниманием. Оно, вероятно, в течение тысячелетий развивалось без помех и достигло той точки, на которой потеряло свою силу. Практики того времени могли не испытывать надобности в контроле, поэтому второе внимание, не имея ограничений, вместо того чтобы становиться сильнее, ослабло из-за возросшей усложнённости. Затем явились испанские завоеватели и своей превосходящей технологией уничтожили индейский мир.

Дон Хуан сказал, что его учитель убеждён, будто лишь горстка тех воинов выжила, смогла вновь собрать своё знание и отыскать свою тропу. Всё, что дон Хуан и его бенефактор знали о втором внимании, было лишь реставрированной версией, имеющей встречные ограничения, потому что она оформлялась в условиях жесточайшего угнетения» (К-6). Таким образом, Знание, сохранённое линией дон Хуана, я рассматриваю как всечеловеческий продукт и не как часть целого, а именно как целостное знание, сохранённое древними магами, в отличие от того, что сохранила мифология.