Карма фамильных бриллиантов

Вульф напряг память. Фамилия казалась знакомой, но он никак не мог сообразить, откуда.

– Настоящая его фамилия Коневский. Адриан Сомович.

Услышав редкое имя, Новицкий вспомнил человека, носившего его. Худой, бородатый, с огромными голубыми глазами и плохо залеченными зубами, он сильно выделялся среди маменькиных гостей своей внешностью. Остальные были холеными, успешными, элегантными, а Коневский редко причесывался, а вместо фрака носил стеганую тужурку.

– Я знал его, – сказал Эдуард Петрович. – Он был маминым приятелем. Они познакомились еще до войны, когда Элеонора жила в Ленинграде. Адриан, как и она, был благородного происхождения, и мама готова была его любить только за это. Но Коневский был еще и талантливым художником, а она всегда уважительно относилась к одаренным людям… – Новицкий вытащил очки и, водрузив их на нос, пробежал глазами по экрану. – Не думал, что он станет известным, пусть и после смерти…

– Почему?

– Он был из породы неудачников. Не таких, из-под носа которых уходят последние трамваи, а, как бы это сказать… глобальных, что ли? Сам он всю жизнь страдал от разных болезней (хотя вижу: пожил прилично), родители его были репрессированы, сестра умерла в блокаду, жена в войну потеряла ногу, единственная дочь родилась умственно отсталой… Но он все равно ее очень любил. Сказки ей читал, мастерил для девочки игрушки, которые, когда она умерла, привез мне, маленькому (одну я очень хорошо помню: эдакая стеклянная штуковина с домиком внутри, ее когда встряхнешь, снег идет). Мать говорила, что он сильно переживал, когда Дуняша умерла.

– Дочь Коневского звали Дуней? – встрепенулся Сергей.

Вульф собрался ответить, но тут затренькал его мобильник, и он лишь кивнул. Поднеся телефон к уху, он бросил отрывистое «да» и стал слушать. Не прошло и минуты, как Новицкий убрал сотовый в карман, после чего сказал Сергею:

– Машину твоей дочери полчаса назад останавливали для проверки документов на Рижском шоссе. В салоне она была не одна, а с мужчиной средних лет (как я понимаю, Суханским) и большой лохматой собакой.

– На Рижском, говоришь? – переспросил Сергей, торопливо выключая компьютер. – Тогда я знаю, куда они направились.

– И куда же?

– За «Славой»!

– А ты знаешь, где «Слава»?

– Теперь да.

Петр

В кабинете Головина стоял жуткий холод, и Станислав Павлович сидел, закутавшись в видавшую виды фуфайку. Петр же то и дело дышал на замерзшие пальцы, ежился, но не уходил.

– Какой вы, Петр Алексеич, однако, дотошный, – пробурчал Головин, отрываясь от протокола.

– А как иначе, если моей клиентке грозит встреча Нового года в «обезьяннике»?

– Вашей клиентке грозит двадцать лет заключения. Так что пусть привыкает…

– Станислав Павлович, вы прекрасно понимаете, что я не дам ее посадить. – Моисеев в очередной раз подышал на руки и, так их и не согрев, достал из кармана брюк зазвонивший телефон и отключил его – звонил тесть, и Петр был уверен, что ничего срочного он ему не сообщит, а значит, можно поговорить попозже. – Я докажу, что Ева к этим двум убийствам не причастна. Я найду свидетелей…

– Одного уже нашли, – усмехнулся майор. – Да только показания Отрадова мало что меняют. То, что он видел вашу подзащитную выбегающей из дома Карелии Самсоновны, ничего не доказывает. Гражданка Новицкая могла наведаться к ней и раньше (что, я уверен, и сделала пять дней назад), а потом, как многих убийц, ее потянуло на место преступления, и она явилась на Татарскую вновь…

– Зачем?

– А вдруг она там обронила свою сережку, пуговку, накладной ноготь, кредитную карту или еще что-то, и вернулась за ней?

– Но при этом не стерла отпечатки? Идиотизм.

– Это вы, Петр Алексеевич, для суда приберегите. Мне ничего доказывать не надо. Я следователь, а не судья.

– Не мне вам объяснять, что многое зависит от уверенности следователя в виновности или невиновности подозреваемого. Вспомните, например, фильм «Место встречи изменить нельзя»…

– Вот только не надо из меня делать Шарапова! – отмахнулся Головин раздраженно. – А из себя корчить Перри Мейсона!

– Разве я корчил?

– Ну а как же? – Майор отшвырнул ручку и уставился на Моисеева прищуренными зелеными глазами. – Я понял, вы свое расследование надумали вести.

– Не я – Эдуард Петрович.

– Еще лучше! Вульфу что, лавры Шерлока Холмса покоя не дают? Или он на старости лет вдруг возлюбил свою дочурку? Что-то я не припомню, чтобы раньше они разговаривали друг с другом без мата и проклятий… – И, видя, что Петр собирается ответить, мотнул головой, говоря этим жестом, что ничего слушать не хочет. – Идите уже, Петр Алексеевич. В любом случае в этом году вам помочь подзащитной не удастся…

– Помогите хотя бы перевести ее в отдельную камеру.

– Некуда мне ее переводить, – буркнул майор и, схватив ручку, принялся что-то строчить. – А теперь оставьте меня, пожалуйста, мне еще отчет дописывать…

Но дописать отчет ему не дали. Едва он успел вывести на бумаге пару слов, как на столе затрезвонил телефон. Майор с мученической гримасой поднял трубку.

– Головин, слушаю, – бросил он. – Что? Кто? Скажи, пусть завтра приходит… А? Даже так? Ну ладно, выписывайте!