Кармалюк

— Пристрелю, як собаку! — заорал Янчевский, схватив пистолет. — Як иуду! Як последнее быдло! О коварные души! О продажные души! — вновь переходя на ораторский тон, продолжал разгневанный Демосфен, — о tempora, о mores![19] И это сыны великой Речи Посполитой! Где же шляхетская гордость ваша?! — кричал пан Янчевский так, точно перед ним был не один перепуганный насмерть Ольшевский, а сотни депутатов сеймика. — Что сказали бы ваши великие предки, если бы встали из своих овеянных славою могил? Да они сожгли бы вас на кострах, как жгли гайдамак! Позор! Вечные проклятия на ваши головы….

Пан Янчевский ораторствовал, потрясая пистолетом, что больше всего и пугало Ольшевского, пока не повалился от усталости в кресло. Ольшевский, вытерев холодную испарину на лбу, начал умолять, чтобы пан дал ему хотя бы три дня сроку. За это время он обязательно заманит Кармалюка к себе в дом и даст пану знать. Янчевскому ничего другого не оставалось, как поверить.

Эта встреча двух сынов Речи Посполитой была 15 июня 1828 года. Ольшевский вернулся домой ни жив, ни мертв. Прошло уже две недели, как он виделся у Витвицкого с Кармалюком, а тот все не появлялся. От одной мысли, что Кармалюк мог узнать об измене, Ольшевского кидало в жар. Он хорошо знал, как сурово Кармалюк карал предателей, и проклинал тот день, когда взял деньги у исправника. Он начал подумывать о том, что нужно удрать и от исправника и от Кармалюка, пока еще не поздно. Но исправник, предупрежденный, видимо, Янчевским, послал к нему заседателя Хмелевского, уж несколько месяцев рыскавшего по этим местам с солдатами. Заседатель предупредил:

— Не вздумай только улизнуть к Кармалюку. Да, да, нам все известно. И если выйдешь хоть за околицу села, тебя схватят. Тогда не жди пощады…

И Ольшевский, устроив ловушку для Кармалюка, сам сидел в своей хате, как в камере тюрьмы. Он боялся выйти лишний раз во двор, опасаясь, как бы это не сочли за попытку к побегу. Ему казалось, что изо всех хат следят за ним расставленные Янчевским люди.

16 июня Кармалюк, Добровольский и Сотничук, миновав все опасности, добрались до Кальной-Деражни. Здесь они планировали немного отдохнуть у Ольшевского и двинуться к Бару, где были основные силы загона. Оставив Добровольского и Сотничука в засаде, Кармалюк сам пошел к хате Ольшевского. Выждал немного, прислушиваясь, тихо постучал в окно. В то же мгновение увидел испуганное лицо Ольшевского. Он невольно по выработавшейся годами привычке к осторожности отступил от окна: вдруг, мол, засада. Ольшевский долго молчал, потом глухо, с трудом сдерживая дрожь в голосе, спросил:

— Хто? Хто там есть? — повторил он, немного выждав.

«Трус», — подумал Кармалюк и, шагнув к окну, спросил:

— Ты один в хате?

— О-о… Один…

— Выходи! — строго приказал Кармалюк.

— Сейчас, батьку… Сейчас… — дрожащим голосом бормотал Ольшевский, а сам думал: «Пропал, Узнал и пришел отомстить».

— Что ты там возишься? — нетерпеливо спросил Кармалюк, которому все более подозрительным казалось поведение Ольшевского. — В своей хате заблудился?

— Иду… Иду… — говорил Ольшевский, шаря по двери в поисках задвижки. Наконец открыл дверь, сказал с поклоном, пряча глаза от пристального взгляда Кармалюка: — Слава Исусу!

— Вовеки слава! — сдержанно отвечал Кармалюк.

— Вы, батьку, одни?

— Илько и Васыль тут.

— Так заходите, заходите. Я дни и ночи выглядываю да прислушиваюсь, — овладев с приступом страха, залебезил Ольшевский. — Думал, совсем не заглянете. А где ж Илько и Васыль?

— Под плотом.

— Проходите в хату, а я их позову.

— Я тут побуду, — усаживаясь на сруб колодца, сказал Кармалюк. — Свистни три раза, они и придут…

Ольшевский не знал, куда посадить гостей, чем потчевать. Поставил на стол водки; жена собрала закуску, и все сели ужинать. Сначала Устим внимательно присматривался к Ольшевскому, улавливая в его движениях, в тоне голоса, в бегающих глазках что-то, что рождало чувство настороженности. Но когда Ольшевский сказал, что ночевать поведет к отцу, так как у того будет безопаснее, Устим решил, что он боится одного: как бы их не поймали у него. Оттого и трясется, как осиновый лист.

— Вы пейте и закусывайте, а я до батька побегу, — сказал Ольшевский, вставая из-за стола. — Надо его предупредить…

— Недолго только там! — наказал Кармалюк. — Мы уже сколько ночей не спали, с ног валимся…

— Я мигам!..

— Батьку, — сказал Илько, когда ушел Ольшевский, — а не здаеться тоби, що вин якыйсь такый…

Кармалюк поморщился, махнул рукой.

— Трус! Та и все шляхтичи только на словах храбрые, а до дела дойдет — хуже баб. Я их добре знаю.

И всегда держу пистоли заряженными, когда с ними дело имею…

Когда Ольшевский сказал отцу, кого приведет к нему ночевать, тот испуганно замахал руками.

— Йезус-Мария, да ты с ума спятил!

— Отец, послушайте…

— И до хаты не подводи! Мало того, что сам из острога не выходишь, так и меня туда хочешь загнать. Да я сейчас же подниму гвалт…