Все. Стоп, я этого больше не вынесу, это какое-то страшное вранье, от которого не отделаешься. Я себе, блин, эти песни мурлычу под нос. Я хоть как-то по-настоящему чувствую, переживаю. Вирусы приступили к своей работе. Организм начинает погружаться в болезнь.
Марыся поужинала, ответила, что «в школе все нормально», выслушала ворчанье бабушки, что днем у соседей громко музыка играла и что опять она не могла добраться до туалета, потому что все о ней забыли. И что пришлось ей сходить под себя, на кровать.
— Что?! На кровать?! И вы только сейчас мне говорите?! Нет, я сойду с ума, и это все тут лежит, впитывается, тухнет. Господи, вы, мама, квартиру в бардак превращаете. С вами хуже, чем с ребенком, дурдом какой-то. Жаль, мама, что вы не взяли все это и не размазали по стенке, ей-богу.
— Ну нет, взять… рукой… нет, это противно.
— А не противно спать на всем этом, черт бы вас побрал?!
Собственно говоря, баба Крыся хорошая была, вот только под старость расклеилась. Стала домашним кошмаром, озлобленная, ходящая под себя старуха, типичная представительница людей ее возраста, в этой стране. Без занятий, без средств на развлечения. Вот так серой мышкой у зятя под веником в ожидании смерти.
Когда бабушка была моложе, то много времени проводила с внучкой. Учила ее считать, различать цветочки и растения. Бабушка любила повозиться в саду. Ездила на садовый участок у Окенча и сажала, полола, поливала и свозила рассаду. И знала, что в какой фазе Луны сажают, когда при посадке надо плюнуть через левое плечо, ну и всякое такое. Тайное знание от предков, от прадеда к деду, от бабушки к внучке. А внучка ковыряла рядом вилкой в муравейнике и шептала под нос стишок:
Бабушка постоянно пересаживала цветочки и подсыпала под них какую-то химию. А когда уже все было удобрено, пересаживала цветочки назад. Весна-лето — на участке, потом зима с поливанием многоножек, фикусов и драцен. Потом вместе смотрели телевизор, пили чай и скучали. А теперь?
Семейные посиделки перебазировались на кухню, где дебатировался вопрос: кинуть в стирку одеяло в говне или погрузить в ванну еще и матрац. Вот в таких антисанитарных условиях Марыся начала приготовления к ночной вылазке.
На этот раз она решила окончательно уничтожить всю землю.
Вышла из квартиры под размеренный храп домочадцев. Спустилась в подвал на Опачевской. Теперь она расправится сама с собой. С собственным подвалом. На этот раз легально, без сшибания замков, культурно, вот ключик. Вытащит свои старые игрушки, сломанные саночки и книжки со сказками. Предаст все это огню, уничтожит, сделает перезагрузку. Удалит детство, а с ним и ужасную цепь непонимания. У нее не будет возраста, не будет воспоминаний о пеленках и сосках. Она станет новым человеком, с самого начала, а старое начало будет удалено. Нет больше ни мамы, ни папы, нет воспоминаний и безопасного тыла. Теперь она — самодостаточная терминаторша.
Вонючий подвал. Темный коридор с дверями в отдельные чуланы. Страшно, того и гляди наступишь на крысу. Фу. Марыся громко топает, надеясь распугать грызунов.
Свет фонаря просачивался через маленькое зарешеченное окошко, отбрасывая длинные крестообразные тени, которые вытягивались на стене и потолке. А под ними — гора несуразных тряпок, бумаг и бинтов. И эта гора шевелилась!
Есть тут кто? Может, это крысиное гнездо, крысы шебуршатся в углу, сейчас почуют чужака и бросятся на нее. Как в триллере: вгрызутся в живот и сожрут изнутри. Нет, спокойно. Пробьемся. Без паники. Подойдем поближе. Вон и веник, в случае чего сразу им по зенкам врежет.
— Чего ты хочешь? — послышался странный хрип из груды одежды.
Кто это, что это? Какой бес? Василиск? Лучше не смотреть. Минуточку, я тоже могу разозлиться, и тогда начнется настоящая война кто кого переглядит. Эй, чудовище, я не боюсь тебя!
— Ты кто?
— Я — Мария.
О, силы небесные, сама Приснодева здесь, в нашем доме? Я знала, знала, что ты когда-нибудь ко мне придешь. Как я молилась, как верила! Здесь, в моем доме, ты сошла с небес. Прости, что я накричала на тебя в костеле, но, честное слово, это девчонки меня разозлили, избили меня. Так что сорри.
И на колени, и молитвенно сложенные руки.