Кармен и Бенкендорф

Я сам уже в этом убедился здесь.

- Я тоже кое в чем убедилась, - резко останавливается Анна. - Так что не надо тут агитировать за советскую власть!

- В чем ты убедилась? - распрямляюсь я во весь рост. - Что, дед зарубил твои повести? Наступил на горло твоей песне?

Кармен молчит, потом машет рукой:

- А, неважно.

- Что значит неважно? Сказала "а", говори "б", - начинаю я заводиться.

- Бэ, - вызывающе бросает Анна и гордо задирает свой нерусский нос.

- Вообще-то, странный разговор получается у проститутки с клиентом, пытаюсь уколоть упрямую Кармен, чтоб отомстить за ее несправедливое отношение к Соломину.

- Мы давно вышли за рамки чисто деловых отношений, - отбивается Анна и опять начинает ходить по комнате.

- Я не знаю, что у тебя было с дедом, - опять принимаюсь подметать грязный пол. - Но Соломин лучше, чем ты думаешь... Взять того же Бориса Можаева. Он же почти откровенный антисоветчик был. Его все редакторы журналов печатать боялись.

Юрия Любимова (главрежа театра на Таганке) драли в хвост и в гриву за то, что поставил пьесу Можаева. А Соломин помогал ему печататься. Несколько серьезных вещей на грани фола протолкнул в журналы. В конце концов они даже друзьями стали.

- Ура советской цензуре! - мрачно провозглашает Анна и закуривает.

- Ничего постыдного в цензуре нет, - отбиваюсь я. - Даже Достоевский, говорят, цензором был...

- Ха! Достоевский никогда не был цензором, - пристукивает каблуком Кармен. - Достоевский был каторжанином... Он только говорил о необходимости цензуры.

- Ты-то откуда знаешь? - вскипаю я.

- А я что, пальцем деланная? Мы все учились понемногу... Я, например, на филологическом. Но заочно.

- Представляю себе учебу заочно.

- А с ребенком на руках много не научишься, - срезает меня Кармен.

- У тебя есть ребенок? - и я распрямляюсь.

- Да еще какой! Двенадцатый год пошел. Скоро девок за попки щипать будет; - Анна смотрит на меня с вызовом.

- Сколько ж тебе Лет?

- Галантный вопрос, ничего не скажешь, - фыркает Кармен.

- Да ладно тебе, - я снова наклоняюсь к венику. - Могла бы принять за комплимент.

- Спасибо! - с нажимом говорит Анна и, стряхнув пепел сигареты на грязный участок пола, опять начинает ходить туда-сюда, как маятник.

- А где он сейчас, твой сын?

- С матерью. Здесь, в городе.

- А мужа, конечно, нет.

- Конечно, нет.

- Сбежал? - и хочу сказать колкость по поводу трудного характера Анны.

- Погиб, - меняет мой настрой Кармен.

- В какой-то кавказской разборке?

- Погиб в боях на семейном фронте, - чеканит она.

- Не понял.

- Не понял, не понял, - кривляется Анна. - Убила я его, вот и все! - и останавливается в ожидании моей реакции.

Веник выпадает из моей руки. Я распрямляюсь и долго смотрю в черные безмятежные глаза.

- Давай еще раз. Я все-таки не понял.

- Чего тут непонятного? - Анна бросает окурок на пол и давит его каблучком. - Я зарезала своего мужа. Кухонным ножом.

- Почему? - во рту у меня пересыхает.

- История старая, как мир, - Кармен отворачивается и подходит к окну. Мне было восемнадцать лет. В голове - туман, между ног - зуд. В общем, пришло время любить, как говорила моя бабушка. И тут он - красивый и галантный, в очах - огонь.

Цветы, рестораны, машина к подъезду... А после свадьбы, как здесь принято, - "Женщина, ты должна знать свое место!" - Последнюю фразу Кармен произносит с кавказским акцентом. - Я принять этого, естественно, не могла, огрызалась. За что и получила по морде. Дважды. При гостях. - Анна поеживается и обхватывает руками свои плечи. - Ты же знаешь, как в некоторых мусульманских семьях: баба - это нечто среднее между человеком и домашним животным... Надеюсь, ты понял, какой у меня характер? Не выношу несправедливых обид и обмана. В общем, все у нас пошло наперекосяк. Началось с того, что я еще в загсе отказалась брать его фамилию. Я брыкалась, как дикая кобыла. Он в азарт вошел - ну чистый тебе ковбой - и давай усмирять. В очередной раз в драку полез - я ему нож под ребро и воткнула... И нет чтоб "скорую" вызвать, так я с перепугу ребенка на руки - и к матери. Он и кончился там, на кухне. Царство ему небесное...

Я слушаю Кармен и не двигаюсь с места; смотрю туда же, куда и она - в чернильную ночь за окном, холодную и светлую от снега.

- И что потом?

- Потом? Ничего оригинального. Семь лет дали. Три с половиной отсидела - и на свободу с чистой совестью.

И только теперь, глядя в заснеженное окно, я начинаю соединять обрывки нитей в запутанных клубках наших разговоров. Я прокручиваю в памяти ее речи о смерти и мне хочется полной ясности.

- Ты говорила, что дважды видела предсмертное выражение лица человека...

- Второй раз на зоне. Придушила одну стукачку. Лучшая моя подруга была. Я ей верила, душой приросла. А она предала меня. Господи, прости мою душу грешную!.. - Кармен вдруг резко поворачивается ко мне, и я шалею от выражения ее глаз.

- Ты шутишь? - спрашиваю с надеждой. От волнения у меня пересохло во рту, и я говорю, еле ворочая языком.

- Нет, майор, - Кармен кривит в улыбке чувственные губы. - Не шучу. Просто мне нравится, когда ты теряешься.

- Ну, знаешь! - я обессилено сажусь на край кровати.