Кармилла

Вскоре я расскажу о том, как моим друзьям удалось сорвать гнусный чудовищный план моего ограбления и убийства. Но сначала несколько слов о себе. Меня, по указанию Планара, поместили в теплую ванну. Планар, такой же отпетый негодяй, как и все остальные члены этой банды, на сей раз, понимая, что судьба его зависит от того, останусь ли я в живых, ретиво помогал следствию. Затем меня уложили в теплую постель и широко распахнули окна. С помощью этих несложных мер через три часа я был в полном порядке; в противном случае я, возможно, пробыл бы в каталепсии часов семь.

Заговорщики обстряпывали свои гнусные дела с завидной изобретательностью и коварством. Жертвы их, наподобие меня, сами невольно становились пособниками обмана, подготавливая собственное неминуемое уничтожение.

Разумеется, было организовано расследование. На кладбище Пер-Лашез вскрыли несколько могил. Однако эксгумированные тела пролежали в земле слишком долго, и опознать их было невозможно. Удалось с достоверностью опознать лишь один труп. Вот как это случилось. Распоряжение о похоронах было подписано неким Габриэлем Гайяром, он же уплатил положенную сумму. Клерк, оформлявший документы, лично знал Габриэля. С несчастным произошло то же самое, что эти негодяи намеревались сотворить со мной. Человек, для которого предназначалась могила, был, разумеется, вымышленным. Габриэля Гаяйра уложили в гроб, на крышке которого было выгравировано совсем другое имя, то же самое, что украшало могильный камень. Возможно, такая же честь, под псевдонимом Сен-Амана, была уготована и мне.

Опознание было проведено весьма занятным образом. Лет за пять до своего таинственного исчезновения Габриэль Гайяр неудачно упал с лошади и получил тяжелые ранения. Он лишился глаза и нескольких зубов, сломал правое бедро чуть выше колена, однако держал повреждения лица в строжайшей тайне. Поэтому, когда его хоронили, в глазнице остался стеклянный глаз. За время нахождения в могиле глаз, конечно, немного сместился, однако мастер, изготовивший его, легко опознал дело своих рук.

Более точным свидетельством были вставные зубы чрезвычайно искусной работы. Лучший дантист Парижа, идеально подогнавший их к малейшим изгибам челюсти, по счастью, сохранил матрицу, в которой они отливались. Золотая пластинка, найденная во рту черепа, в точности подходила к этой матрице. Дополнительным подтверждением послужил шов на бедренной кости выше колена, там, где сломал ногу Габриэль Гайяр.

Узнав об исчезновении Габриэля, полковник, его младший брат, пришел в ярость, не столько из-за утраты любимого родственника, сколько из-за потери денег, которые он считал чуть ли не своей собственностью, находящейся на хранении у старшего брата вплоть до кончины последнего. У него были веские причины полагать, что Габриэля обчистили граф де Сен-Алир и красивая дама, его подруга, графиня или кто бы она ни была. К этим подозрениям подмешивались и другие, куда более мрачные. Но поначалу это были скорее смутные догадки, непомерно раздутые его яростью, чем конкретные умозаключения.

Наконец счастливое совпадение натолкнуло полковника на верный след. Один из негодяев, Планар, случайно узнал, что заговорщикам, и ему в том числе, грозит опасность. Опасаясь за свою жизнь, он пошел на сговор с полицией, стал информатором. В самый роковой для злоумышленников момент, когда все было готово, чтобы выдвинуть против них неопровержимое обвинение, Планар по договоренности с полицией явился в замок Шато-де-ла-Карк.

Нет нужды описывать, с какой скрупулезностью и предусмотрительностью полицейские агенты собирали мельчайшие доказательства, на которых должно было строиться дело. На случай, если Планар в решающую минуту откажется помогать, они взяли с собой опытного врача, который должен был обеспечить медицинское освидетельствование.

Как видите, моя поездка в Париж обернулась отнюдь не таким приятным развлечением, как я рассчитывал. Я проходил главным свидетелем в слушаниях по этому cause celebre[26], со всеми agrements[27], что сопутствуют этому завидному положению. «Со скрипом», как выразился милейший Уистлвик, избежав опасности для жизни, я наивно полагал, что теперь окажусь в центре внимания парижского общества. Однако, к своему горькому разочарованию, я обнаружил, что являюсь предметом добродушных, но довольно непочтительных насмешек. Я считался balourd, benet, un ane[28], меня даже изображали на карикатурах. Я стал чем-то вроде героя народных сказок, удостоен величания, «с которым не был я рожден» и от которого поспешил избавиться при первом же удобном случае, не нанеся даже визита моему другу маркизу д’Армонвиллю в его гостеприимном замке.

Маркизу удалось уйти безнаказанным. Его сообщник, граф, был казнен. Для очаровательной Эжени отыскались смягчающие обстоятельства – заключающиеся, как я полагаю, в ее прелестных глазках, – и она отделалась шестилетним тюремным заключением.