Кармилла

Кое-что, однако, было неладно. Милларка жаловалась на ужасную слабость - недавняя болезнь давала о себе знать - и покидала постель далеко за полдень. Между тем случайно выяснилось (хотя она запиралась на ночь и отпирала дверь, лишь когда служанка приходила по звонку помогать ей одеваться), что на рассвете и в утренние часы в спальне ее не бывает. В предрассветных сумерках ее несколько раз видели из окон замка: она шла, будто плыла между деревьями, куда-то на восток. Что ж, подумал я, значит, бродит во сне. Однако ж непонятно было, как она выходит из спальни, а спальня остается заперта изнутри; как выходит из замка, не открывая ни дверей, ни окон?

Я недоумевал, а тем временем нагрянула беда.

Моя милая девочка занемогла и чахла день ото дня; ее непонятная и неотступная хворь чрезвычайно меня встревожила.

Ее измучили кошмары, и стал являться призрак - то в облике Милларки, то каким-то черным зверем, шнырявшим в изножии кровати. Порой возникало странное, но чем-то, говорила она, даже приятное ощущение, словно грудь ее омывает ледяная струя. Наконец однажды две длинные острые иглы глубоко впились ей пониже горла. Еще через две-три ночи начались приступы удушья, оставлявшие ее в беспамятстве.

Я слышала каждое слово старого генерала, потому что мы ехали не тряской дорогой, а вдоль обочины, по упругому дерну - и приближались к деревне без кровель, где ни одна печная труба не дымила уже более полувека.

Представьте себе, с каким чувством я, не веря ушам, слушала рассказ о своей болезни, сгубившей бедную девушку, которая иначе гостила бы сейчас в нашем замке. И каково мне было слышать точное описание привычек и странностей нашей красавицы-гостьи Кармиллы!

Просека вдруг распахнулась - и с обеих сторон появились фронтоны и торчащие из развалин трубы; мы подъехали к башням и зубчатым стенам осыпающегося замка, окруженного купами громадных деревьев, зловеще склонявшихся над нами.

Точно в страшном сне я вышла из коляски; мы все молчали, каждый думал о своем. Мы взошли по широким ступеням; перед нами открылась череда опустелых покоев, виднелись витые лестницы и черные провалы коридоров.

- Да, вот здесь и обитали Карнштейны! - вымолвил наконец генерал, озирая из огромного окна заброшенную деревню и сумрачно подступивший лес. Здесь и писалась кровавая летопись их злодеяний. Все они давно в могилах, однако и нынче, ненасытные изверги, не дают людям покоя. Вот она, их часовня, она же склеп.

Он показал на серую стену готической часовни, - полускрытую за листвой.

- Я слышу оттуда топор дровосека, - сказал он, - вырубают, наверно, дикую поросль; может статься, он знает, где могила Миркаллы, графини Карнштейн. Ведь поселяне бережно хранят преданья о былых владетелях, это лишь богатая знать все забывает, как только именитый род уходит в небытие.

- А у нас есть изумительный портрет вашей Миркаллы, хотите посмотреть? - спросил отец.

- Успеется, дорогой друг, - отвечал генерал. - Кажется, мне знакома та, с которой писался портрет; я затем и приехал к вам раньше, чем предполагал, - чтоб обыскать часовню.

- Что значит знакома? - удивился отец. - Она же умерла сто с лишним лет назад!

- Умерла, но боюсь, что не мертва, - отозвался генерал.

- Признаюсь, генерал, вы меня изумляете, - сказал отец, с прежним подозрением покосившись на собеседника; но тот, одержимый таинственным гневом, на помешанного все же был ничуть не похож.

- Немного мне жить осталось, - снова сказал он, когда мы проходили под массивной аркой часовни, по размерам своим скорее домашней церкви, - но я надеюсь, что жизни моей хватит на то, чтобы отомстить ей, с Божьей помощью, своей рукой.

- Кому, за что отомстить? - еще больше удивился мой отец.

- Обезглавить чудовище! - бешено выкрикнул он, топнув ногой, и гробовым эхом отозвалась часовня. А он потряс кулаком, как бы занося невидимый топор.

- Да вы о чем? - отец окончательно растерялся.

- О том, что надо отсечь ей голову.

- Как то есть - голову?

- Обыкновенно - топором, лопатой, чем угодно, лишь бы отыскать кровопийцу. Сейчас услышите, - прибавил он, дрожа от ярости. И поспешил вперед, говоря:

- Присядем вот на это бревно, чем не скамья; дочка ваша, я вижу, устала, пусть отдохнет, а я доскажу в немногих словах.

Громадный брус на заросших травою плитах мог и правда служить скамьей, и я бессильно опустилась на него. Генерал окликнул дровосека, который обрубал сучья возле древних стен. Кряжистый старик подошел с топором на плече.

Где тут кто похоронен, этого он не знал, а вот здешний лесничий - живет он мили за две в доме священника, - тот с закрытыми глазами укажет вам гробницу любого Карнштейна. За монетку-другую он не прочь и съездить за ним, и ежели дадут лошадь, можно обернуться в полчаса.

- И давно ты здесь дровосеком? - спросил у него отец.

- Я-то сызмальства, - отвечал он на здешнем наречии, - и сколько себя помню, он уж был лесничим. А мы дровосеки - и отец, и дед, и прадед. Могу и дом показать, где жили предки.

- А почему деревня опустела? - спросил генерал.