Карнавал

Слушал я его и думал: "Wozu Dichter in diirftiger Zeit?" К чему поэты во времена невзгод... или нужды... лишений... и все же одна строка в голове застряла:

Престиж небывалый мятной настойки, потому что меня трогают эти миражи крайних лишений. Престиж... Но мне лично поэт в это жестокое время ни к чему, даже о Бетти я не могу с ним поговорить. Да и о наших прогулках с лейтенантами, впрочем, тоже: насмешек не оберешься, однажды я рискнул, так он тут же сочинил макароническое двустишье:

Из Бишвейлера фрейлейн

Не так пьянит нас, как рейнвейн.

- Похоже на Малларме, вы не находите?

Нет, я не находил. И вообще, мне как-то неловко говорить об этом.

Возможно, неловко мне еще из-за Бетти. Я, конечно, мог бы ей рассказать об этих вечерних прогулках, посмотреть, как она отреагирует. Иногда эта мысль мелькает у меня в голове. Но только мелькает. По правде говоря, я особенно люблю бывать у Книпперле в часы, когда наконец решаются зажечь свет. Miitterchen закрывает ставни. И скрывается в кухне. Свет здесь всячески стараются приглушить. От этого кажется, будто в доме керосиновые лампы, свечи, а не электричество... Днем как-то не замечаешь, что рояль покрыт красным бархатом, он кажется скорее темно-гранатовым. При электрическом освещении бархат словно воспламеняется и бахрома с помпончиками, которая была серой, оказывается розовато-желтой. Бетти играет мне все подряд, что ни попрошу. Она поет:

Sah ein Knab' ein Roslein stehn

Roslein auf der Heiden...'

[' Мальчик розу увидал,

Розу в чистом ноле...

Перевод Д. Усова]

а я думаю о Лени. Может, я и есть этот wilde Knabe-мальчикдикарь из песни. Ведь черноглазая Бетти нисколько не похожа на розочку из стихотворения Гёте.

- Бетти, а вы никогда не встречали мальчика-дикаря?

Она умолкает. Поворачивается на своем табурете, внезапно захлопывая крышку рояля.

- А вы, Пьер, - говорит она, - вы ответили бы на подобный вопрос?

Она похожа на цыганку. В конце концов, между нами ничего такого нет. И я не требую от нее исповеди. Она долго молча смотрит на меня. Потом. Ну и ну. Открывает рояль и что-то играет по памяти, что-то никак не вяжущееся с домом Книпперле.

Габи Дели пела эту песню в парижском Казино в 1917 году, вернувшись из Америки, откуда она вывезла первый джаз и Гарри Пайлсера.

- Откуда вы знаете это, Бетти?

Она не отвечает. Потом снова поворачивается ко мне. И медленно, словно боится, что я недостаточно владею немецким, декламирует:

Wer nie sein Brot mit Tranen aG,

Wer nie die kummervollen Nachte

Auf seinem Bette weinend saB,

Der kennt euch nicht, ihr himmlischen Machte...'

[' Кто с хлебом слсч своих не ел.

Кто в жизни целыми ночами

На ложе, плача, не сидел,

Тот незнаком с небесными властями.

Перевод Ф. Тютчева]

- Вы не знаете этого? Тоже Гёте. В Lehrjahre2 [2 Годы учения (нем.). Имеется в виду роман Гёте "Годы учения Вильгельма Майстера"]. Вильгельм Майстер был, вероятно, в вашем стиле. Если бы вам довелось есть слезы вместе с хлебом, если б довелось плакать целыми ночами на вашем ложе... Но где там, вы еще незнакомы с небесными властями!

Что она хотела сказать? Я смотрю на портрет Гёте на стене.

Это Гёте, который уже написал "Фауста". Гёте, сожалеющий об ушедшей молодости. Тот, что мог задуматься, не приходится ли ему Беттина дочерью, и, сжимая ее в своих объятиях, вспоминал о Макс Брентано, которая не была еще матерью, когда он в январе 1774 прибыл во Франкфурт... Во мне закипает злость, на языке так и вертится: "Ну, а этот, он что, ел слезы со своей сдобой?" К счастью, я умею сдержать себя. Вдруг меня осеняет-если Вильгельм Майстер... Разве не была Миньона черноглазой цыганочкой? А на вопрос о Габи Дели она мне так и не ответила.

IV

Ein Fichtenhauni stehl einsam

Im Norden anf kahler Hohe.

Er traiimt von einer Palme.

Die fern im Morgenland

Einsam und schweigend traueri

Auf brennender Felsenwand... 1

Гснрих Гейне

[На севере диком стоит одиноко

На голой вершине сосна.

И дремлет, качаясь, и снегом сыпучим

Одета, как ризой, она.

И снится ей все. что в пустыне далекой

В том крае. где солнца восход.

Одна и грустна на утесе горючем

Прекрасная пальма растет.

Перевод М. Лермонтова]

Нам, как выражаются, "придали." марокканцев. Три согни. На кои черт, говорил майор, теперь, когда их больше не убивают. Вполне, заметьте, добродушно говорил, прикрывая конем своего ферзя. Время от времени приходится сыграть с ним партию. Рюмочка шнапса стояла рядом с чашкой кофе. Не всякий день находился служебный предлог, чтобы отвертеться. Дел-то никаких не было! Разве что, когда мой взвод был в наряде, тут уж знай поворачивайся... В сущности, "они" просто не знали, куда их девать. "Они" на языке майора означало офицеры генерального штаба, окаянная порода, грудь в орденах, меж тем как сам он все еще ждал, когда его сделают офицером Ордена Почетного легиона!

При том, что на передовую "они" ни ногой. Я готовился объявить ему мат. В шахматах майор-простак. Неплохой человек. Любитель вкусно покушать, только и всего.