Это неожиданное предложение озадачило Германа, так как шло вразрез с его мечтами о научной деятельности. Но лестное доверие министра и надежда скоро занять видное положение в блестящем кассельском обществе были настолько заманчивы, что он не решился ответить отказом и только выразил сомнение относительно своей пригодности к государственной службе при полном отсутствии практических сведений.
— Ваше недоверие к себе может служить мне прямым упреком, потому что я поступил в министерство финансов еще с меньшей подготовкой, нежели вы, — сказал Провансаль, — что же касается практических сведений, то это дело навыка, а пока вы не освоитесь с делами, я всегда к вашим услугам. Мы поговорим об этом подробнее, если вы навестите меня или, вернее сказать, сделаете визит баронессе, потому что я живу у них в доме. Баронесса фон Бюлов не раз выражала удивление, что вы никогда не зайдете к ней.
Герман был смущен этим лестным для него приглашением и, пробормотав извинения, спросил, в котором часу он может явиться к баронессе?
— Баронесса принимает в обычное время визитов, — пояснил Провансаль, — а меня вы всегда застанете дома, между двенадцатью и часом дня…
Разговор молодых людей прекратился, потому что к ним подошла Луиза Рейхардт и пригласила Германа спеть с ней дуэт.
Предложение места в министерстве финансов застало Германа врасплох; теперь ему предлагалось на выбор: посвятить себя ученой деятельности или поступить на государственную службу. От решения этого вопроса зависела вся его будущность и, хотя он не считал пока возможным дать определенный ответ секретарю Бюлова, но тем не менее через день после музыкального вечера у Рейхардтов собрался к нему с визитом.
Провансаль встретил Германа с изысканной вежливостью, но с некоторым оттенком чопорности, напоминавшей о его бывшей пасторской профессии. Он провел своего гостя в кабинет министра. Это была большая, светлая комната, комфортабельно устроенная, но с первого взгляда поражавшая строгой простотой убранства и всей обстановки. Боковая дверь вела в канцелярию, налево от нее стоял большой письменный стол красного дерева, направо — шкаф с книгами, у противоположной стены поставлен был мягкий диван и несколько кресел. Над письменным столом висел поясной портрет Иеронима в золотой раме, стены были украшены различными пейзажами.
— Эта комната служит министру для работы и отдыха, — сказал Провансаль, — и он не любит, чтобы кто-либо нарушал то или другое. Вы не найдете здесь ничего лишнего, каждая вещь имеет определенное назначение, начиная с шкапиков на столе: в правом хранятся наиболее важные деловые бумаги, в левом находится частная корреспонденция министра. Все остальные бумаги распределены у него по ящикам стола в таком строгом порядке, что ему никогда не приходится тратить время на поиски. Несмотря на близость канцелярии никто из служащих не смеет явиться без зова, а вот эта потайная дверь ведет в комнаты баронессы, но она всегда умеет выбрать время, когда войти, не помешав занятиям своего супруга…
Провансаль, упомянув о баронессе, воспользовался удобным случаем, чтобы распространиться о ее необыкновенных достоинствах. Он, видимо, преклонялся перед ней; легкий румянец, выступивший на его бледном лице, показывал, что сердце его не осталось равнодушным и что ему приходится выдерживать внутреннюю борьбу между чувством и сознанием долга. Затем, как бы опомнившись, он неожиданно прервал свою восторженную речь и спросил Германа: не желает ли он осмотреть вместе с ним разные отделения министерства, чтобы наглядно познакомиться с назначением каждого из них?
Герман поспешил изъявить свое согласие. Когда они проходили через переднюю, Провансаль приказал слуге доложить о них баронессе.
Несколько минут спустя потайная дверь кабинета отворилась, и вошла баронесса Бюлов в сопровождении доктора Гарниша, который казался сильно взволнованным.
— Но где же эти господа? — воскликнула с недоумением баронесса. — На столе оставлена шляпа, — вероятно, они скоро вернутся: не подлежит сомнению, что Провансаль не вытерпел и повел молодого человека в канцелярию, чтобы познакомить его с делами…
— В которых он сам ничего не смыслит, — заметил с усмешкой Гарниш.
— Вы неисправимы, доктор, — сказала баронесса строгим тоном, который совершенно не гармонировал с приветливым выражением ее доброго лица. Ласковая улыбка была настолько свойственна ей, что не исчезала даже в те минуты, когда баронесса действительно была недовольна, вследствие чего являлось невольное сомнение: серьезно она сердится или нет? Так было и теперь, хотя назойливое ухаживание Гарниша было крайне неприятно ей и она не знала, как дать ему это почувствовать, не оскорбляя его.