Карнавал разрушения

— Вам здорово повезло. Солдаты из британского девятого корпуса, попавшие в ловушку в тылу врага на плато Калифорнии, к ночи двинулись на запад вдоль Шемин-де-Дам, пока германцы двигались вперед. Они обнаружили вас в воронке от снаряда, охваченного бредом, с пулей в голове. Здравый смысл убеждал их оставить вас на месте, но они его не послушались. Соорудили импровизированные носилки и доставили вас аж в Суассон, где передали вашему собственному тридцатому корпусу. Тамошние хирурги удалили пули из ваших головы и ноги, но ваше состояние по-прежнему не внушало надежды, и тогда вас эвакуировали в карете скорой помощи, ибо немцы осадили город. Вас доставили, скорее, мертвым, чем живым. Не думаю, чтобы вы могли представить, сколько вам пришлось бороться, прежде чем снова очнуться.

— Если Париж в безопасности, значит, и вся цивилизация в безопасности.

— Еще не совсем, — с коротким смешком заметила она. — Но скоро, очень скоро.

Он внимательно рассматривал ее лицо. Ее не назовешь хорошенькой в обычном смысле этого слова, но лицо ее было по-настоящему красивым . Она казалась поразительно спокойной и собранной — словно никакой апокалипсис не сумеет поколебать ее оптимизма.

— Где британцы, доставившие меня? — спросил он.

Она снова рассмеялась, словно вопрос показался ей глупым. — Вернулись к боевым действиям. Работы еще полным-полно.

Этого и следовало ожидать. Он изо всех силы пытался вспомнить, как его доставляли с места последнего сражения в Суассон, но на ум приходила лишь мелодия песенки и чей-то мягкий мелодичный голос, напевавший неприличные слова.

Это могло быть воспоминанием, а могло — фрагментом сна. Ведь во время погружения в бессознательное состояние он мог видеть сны. И что за сны… Жаль, что он так быстро все забыл!

Медсестра повернулась, чтобы уйти, но он повернулся и схватил ее за руку, удерживая. — Как вас зовут?

— Элинор, — ответила она. — Элинор Лидиард.

Фамилия показалась смутно знакомой, но он не мог вспомнить, откуда. — Американцы, действительно, пришли, — произнес он, уверяя самого себя. — Немцы отступают.

— О, да, — отозвалась она. — Человек, лежащий слева от вас, был ранен в Лесу Белло, но говорить может. Он вам все и расскажет, если попросите.

— И в войне произошел перелом? Мы побеждаем?

— Так все думают. Пока еще нельзя быть уверенными, но все так думают.

— У меня семья в Париже, — объяснил он ей. — Моему младшему брату, Малышу Жану, всего шесть лет. Я не хочу, чтобы он стал пушечным мясом в непрекращающейся войне. Это почти то же, что сразу отправиться в Преисподнюю.

— Такой опасности нет, — успокоила она его. — Ход войны переломлен, возврата к прежнему не будет.

В ее голосе звучал мягкий юмор, но смысл от этого не менялся. И он чувствовал: все так и есть.

— Вы коммунистка, мисс Лидиард? — спросил он.

Она рассмеялась и замотала головой. — Боюсь, мой дед по матери был баронетом. Мой отец — простой ученый, но в моих венах все равно течет голубая кровь. Я часть старого режима, которому еще предстоит быть смещенным великой революцией.

Он попытался улыбнуться. — В том, чтобы быть ученым, нет ничего простого. Люди науки — творцы будущего, а венозная кровь у всех голубая, пока она внутри вен. Вам ли, как медсестре, не знать этого.

— Я знаю, — отозвалась она.

— Все мы сделаны из одной глины, — продолжал он, стремясь во что бы то ни стало доказать свою точку зрения, несмотря на юмористический настрой их обоих.

— Не совсем, — она сама вдруг посерьезнела. — Я слишком долго пробыла на этой проклятой войне и наблюдала, как проливается живая алая кровь. И поняла одну вещь: все мы сделаны из разной глины, и ее редкость и ценность еще не изучены, нам лишь предстоит ее постичь.

Сказав это, она осторожно высвободила свое запястье.

— Меня зовут Анатоль, — сообщил он. — Анатоль Домье.

— Я знаю, — сказала она. — И не забуду этого, не бойтесь.

— Я прошел сквозь Ад, верно? — голос его неожиданно дрогнул.

— Не оглядывайтесь назад. Смотрите вперед. Всегда смотрите вперед, и Ад вас не настигнет.

А потом она ушла. Он долго лежал, рассматривая потолок в трещинах, ощущая в воздухе сильный запах дезинфекции.

Запах этот был сильным, но к нему добавлялся легкий аромат, напомнивший ему аромат сирени однажды летом, много лет назад, когда они с матерью и отцом прогуливались вдоль зарослей. Ему тогда было не больше, чем сейчас Малышу Жану.

Затем, без всякой связи, он вспомнил Орлеанскую Деву и ее героическую оборону Франции от англичан. В награду за это ее сожгли на костре как ведьму. Сейчас она причислена к лику святых и, конечно, простила своих врагов, но он — атеист, и для него нет такого понятия — святость. Если, конечно, не считать тех англичан, что пронесли его многие мили от Шемин-де-Дам до Суассона, а за спиной у них свистели германские пули.

Что это была за авантюра — храбрая, героическая, безрассудная!

«Спасибо, — прошептал он. — Спасибо большое!» [5]

Пусть слишком поздно, но он должен был произнести это. В будущем сумеет сделать больше. Если война, и вправду, подходит к концу, то просветленным людям, вроде него, будет, чем заняться.

2.