Карнавал разрушения

Наконец, Асмодей позволил ноге двинуться — не слишком быстро, но достаточно резко — на ребра Анатоля. Ужас происходящего лишил Анатоля последних сил, но, как только боль охватила его, словно пожар, ужас стал чем-то неважным. Прошло не более полминуты, прежде чем агония добралась до его встревоженного сердца, сжимая его в стальные тиски, вышибая дух вон, унося… но не к блаженному покою.

Казалось, будто ослепляющий свет заполнил его голову, заставив мелькать хаотичные образы. Анатоль не мог сказать, было ли то вызвано воздействием лекарства или просто возрастанием боли, но теперь он словно бы обитал одновременно в двух мирах: один, залитый ярчайшим светом, но чрезвычайно тесный мир кельи, где он находился один на один со своим мучителем; другой — огромный, не имеющий горизонта мир, где ничто не имело значения и где он уж точно был не одинок, где его окружало множество ангелов.

Его охватило головокружительное ощущение расширения, словно он стал воздушным шаром, наполняемым воздухом, словно нечто в нем одновременно зрело и взрывалось . И микрокосм — маленькая, жалкая сущность — чудесным образом стал макрокосмом, где находилось все, кроме Бога, чье мудрое лицо было Великим Извне, лишенным силы и значения. Анатоль-Бог не мог посмотреть в собственное лицо, ибо все лица и маски стали недоступны, скрылись от любопытствующих взглядов в ослепляющем свете, который был связующим звеном бесконечной вселенной. Стена эта состояла из звезд и созвездий, из скоплений созвездий, столь кучных, что они образовывали единую кристаллическую сферу, сверхплотную, но при этом невещественную, твердую, но наполненную пространством, где малюсенькие клеточки-звезды отстояли так далеко друг от друга, что терялись в бесконечном океане темноты…

И при этом, плавая в безбрежном океане, живые, светящиеся во мгле, здесь были ангелы. Их кольцеобразные фигуры свивались одна вокруг другой, извиваясь, сотворенные из ничего, которое было всем, замкнутые друг на друга в вечном, неразрешимом конфликте, который одновременно являлся и бесконечным, экстатичным содружеством, бесконечной войной — она же бесконечное творение…

«Вот об этом-то я и просил Деву, — подумал он. — Именно это состояние Лаплас сотворил в своем воображении для своего аллегорического Демона. Если бы я только мог видеть то, что может быть увидено…»

Раз Анатоль-Бог видел все Творение, оно и стало тем, что он видел. Раз оно было в нем, он и стал им, и его глаза стали огромными, всевидящими, способными различать пять тысяч оттенков цвета — и даже больше, а уши были способны уловить отдаленный шепот Изначального и неясный шелест Конечного…

Одна мысль криком кричала в божественном сознании: «Он — машина!» Одна частица его самого, за которую он цеплялся, боясь отыскать паттерн, значение, план — пусть даже весь мир сойдет с ума, Век Чудес вернется на землю, а сам он исчезнет, умрет от пули в мозгу и попадет в ад за грех неверия и преданности Свободе, Равенству и Братству всех людей…

Анатоль почувствовал — всего на долю секунды — что никогда уже не будет самим собой, что он потерян навеки…

Он слышал голос: реальный голос, чья мощь прорвалась сквозь зловещее безумие, словно лезвие скальпеля: командный голос. И произнес он следующее: — Ты думаешь, он сможет увидеть еще что-нибудь отчетливо в момент своей смерти? Ты еще не избавился от своих глупых предрассудков?»

Голос звучал по-английски, но Анатоль без труда разобрал слова.

Внезапно, словно выключили электричество, он очутился в темноте: так ему казалось несколько секунд, пока глаза привыкали к обычному свету.

Первое, что он увидел, был человек, называвший себя Асмодеем: он поднял его с пола и держал перед собой, лицом к лицу. Анатоль ощущал его потные ладони на своих ушах. Но Асмодей уже отвернулся, глядя на того, с кем разговаривал. Выражение его диких глаз было трудно прочесть, но в них был страх, разочарование и зависть.

— Это была ты ? — горько проронил Асмодей. Он тоже говорил по-английски. — Это ты отправила его сыграть со мной эту шутку, дабы проверить любовь моего отца к его пешке?

— У меня были дела получше, — прозвучал ответ.

Лишь когда Асмодей освободил его голову, Анатоль смог повернуться на голос. Это было нелегко. Когда мучитель отпустил его, он лишился поддержки, и боль обрушилась на него, заставляя сползти на пол. Но он успел обернуться.

Это отказалась женщина, стоявшая в дверях. Одна из самых заурядных женщин, какую Анатолю доводилось видеть. Простецкая фигура, лицо мясистое, мучнисто-бледное. Ей могло быть и сорок лет, и пятьдесят. Глаза — узкие, тонкие губы. Волосы — темно-каштановые, обильно припорошенные сединой. Одета она была достаточно добротно, но все равно могла сойти, скорее, за кухарку или жену крестьянина. Но при всем при том голос ее звучал повелительно, в нем сквозило явное презрение к тому, у кого на побегушках состояли демоны.

Женщина шагнула вперед и склонилась над Анатолем. Она легонько коснулась его щеки рукой в перчатке.

— Ты мог убить его, — произнесла она.