Карнавальная месса

Ну, я вырядился получше: в заработанные собственным потом и мозолями кожаные штаны и куртку. (Такие же точно, хотя менее потертые, были у самого посланца, а я не хотел ударять перед ним в грязь лицом). Джемпер, поддетый вниз, был связан из моей личной шерсти одной из Сауловых домочадиц. Если кто что-то не так подумал — речь идет о натуроплате, а не о том, что я сам баран. На теле у меня были чистая белая майка и панталоны, чтоб не терло и не кололо, в ухе сережка, а в нагрудном мешочке — трансферт. Что-то удерживало меня от того, чтобы казать его всему свету за пределами моей кошары.

Мой родной полис находился неподалеку от нас и внешне изменился не очень: больше стало живой зелени, самокатные дороги остановились, зато забили ввысь фонтаны, заструились ручьи, и на каждом перекрестке между низкорослых яблонь, груш и айвы крутилась водяная брызгалка.

— Вода не пропадает, — объяснил мой сопроводитель, не отворачивая головы с дороги. — Стоки фильтруются, возвращаем ее такой же чистой. А что сады развели, так это деткам на варенье. Сплошная выгода.

Глаза у него оказались юморные, к нежно-смуглому цвету лица в самый раз был бы зеленый тюрбан, а на бедре, там, где болталась длинная цепь с декоративными замочками, еще лучше бы смотрелся меч с узорной цубой или сабля с агатовым шариком в прорезной рукояти. Это напомнило мне один неизгладимый эпизод, тем более, что и день был в полном своем сиянии. Ха!

Тут мы подъехали. Королевские апартаменты не уступали даже моей собственной квартире домонастырского периода. Особенно хороши были тяжелые гардины, создающие прохладу летом и тепло зимой, и подсвечники вместо мертвенно-голубых ламп. Церемониал встречи был упрощенный: Сали прыгнул на меня из-за портьеры, как котенок, и повис на шее, а потом потерся своим мокрым носиком и щеками о мои. Вообще-то он заметно вырос и стал ростом едва ли не с меня, но в плечах как следует не развернулся. Его выучили респектабельно одеваться: костюм из хорошей шерсти, галстук в тон, а не насупротив тона, платок уголком заткнут в нагрудный карман, бутоньерка — в петлицу, а остроконечные лакированные калоши были украшены небольшими серебряными пряжками. На пальце красовалось тяжелое кольцо с резной аметистовой печатью: кроме шуток — государственной! В качестве серьги ему служил скромный «гвоздик» с бриллиантовой шляпкой. Он стильно и коротко подстригся, но выглядел, как ни странно, все той же ряженой девчонкой.

— Ну, как ты здесь?

— Царствую, брат мой, царствую. Знаешь ведь. Я тебя нарочно оставил выдерживаться и обрастать шерстью и слухами, чтобы не объяснять пустяки. Вот о Дюранде своей что не спрашиваешь?

— А ты об Агнии? Я думал, Дюрра …

— Нашли ее уже без вас обоих, грустную, обескураженную какую-то. Но — здорова. Стоит сейчас в деннике, выходящем на солнечную сторону, мы ее чистим, холим, поим аквой дистиллятой и кормим лучшим маслом. Машинным. Я с ней часто разговариваю. Так что Агния?

— Оправилась настолько, что родила. (Кого, я не описал. Вообще он спрашивал будто из чувства долга, и я заподозрил, что он и так все знает — или почти все.)

— Мутагенез, — сказал Сали с умным видом. — Встряска генетического аппарата. — У нее же с самого начала были нелады именно с наследственностью, твой Дэн задним числом докопался. Тебя как, сначала кормить или сразу брать в оборот? Повар у меня исключительный: практиковался в буддийском монастыре. Соя во всех ста видах и двух сотнях подвидов, перемежаемая чечевицей.

Я был не понаслышке знаком с этими мастерскими подделками под рыбу и мясо, но не видел в том проку. Хочешь, чтобы тебе стал неприятен вид живого существа у тебя на тарелке, так зачем его имитировать? Так и сказал.

— Мораль скотовода.

— Добрый пастух хорошую овцу не прирежет, а если ей или ее ягненку все равно не жить…

— Уволь от разговоров. Так чего тебе подать?

— Отварной картошки в чугуне, и побольше. И, знаешь, давай-ка все сразу — и есть, и говорить, а то ты меня совсем заинтриговал!

Мы перешли в столовую. По стенам сплошные фарфоровые и хрустальные посуды, в буфете — бывшие диктаторские серебряные ложки, вилки, пивные кружки и крюшонницы, а на скатерке — закопченный глиняный горшок, покрытый лепешкой. Повар явно понимал в деревенской кухне и был куда как скор на руку. И вот мы запускали в эту махину вилки, а потом, когда поостыло, и просто пальцы, — и разговаривали.