Карнавальная ночь

– Загляните! Загляните! Этот бумажник – семейная реликвия. Он принадлежал сперва матери Ниты, потом Нитиной сестре, рано умершей. В подобных местах хранят лишь самое дорогое. Я заболталась, – спохватилась она, протягивая ему руку. – Нынче вечером надо переделать гору дел. Что-то еще я должна была вам сказать… Ах, да, до чего ж я рассеянная! Мои мэтры и повелители, которыми я, с Божьей помощью, верчу как хочу, поручили передать вам, что вернуть бумаги у вас потребуют в среду, на другой день после моего бала; отсрочкой вы обязаны мне. Причина проста; полагаю, в ночь со вторника на среду ваша участь будет окончательно решена: либо победите на моей стороне, либо будете раздавлены в одиночку. Теперь, кажется, все. Итак, до вторника, дорогой господин Мальвуа. Приходите вместе с вашей очаровательной сестрой… и не забудьте заглянуть в бумажник, весьма рекомендую!

С этими словами она весело кивнула ему и вышла.

Оставшись один, Леон с лихорадочной поспешностью открыл бумажник.

Он еще не вполне осознал ошеломляющий смысл сказанного.

Бумажник принадлежал Ните, сомнения быть не могло. В нем хранились всевозможные милые девичьему сердцу безделицы: адреса модных лавок, бальные записочки – кому обещан был контрданс. По-видимому, дневничок не просто принадлежал Ните – она с ним не расставалась: две-три шутки записаны вчера вечером, там же рукою Ниты следующие пять слов: «Леон хочет со мной повидаться».

Как забилось сердце Леона! Но что он испытал, когда расстегнул боковой кармашек с тиснеными золотыми буквами «На память».

Там лежали пять писем, его, Леона, пять писем! Те самые, казавшиеся ему безумием!

Он пересчитал: пять. Напрягшись, Леон вспомнил: написать ей больше он не мог.

Листки пожелтели от времени и казались истертыми. Неужто их перечитывали?

Леон стиснул обеими руками готовую разорваться грудь.

Меж тем графиня дю Бреу де Клар с юношеским проворством садилась в свою коляску. Встреча омолодила ее, она чувствовала себя легче пуха и буквально порхала.

– На улицу Ришелье, к парикмахеру, – бросила она ждавшему приказаний лакею.

И коляска покатила, чуть колыша раскинувшееся на подушках стройное тело. Полосы света газовых фонарей и полосы тьмы поочередно пробегали по ее неподражаемо лукавым губам. Она всю дорогу улыбалась, хотя была одна, и никто не прочел того, что так красноречиво было написано на ее лице.

Она улыбалась.

Все с той же улыбкой она заказала знаменитому парикмахеру с улицы Ришелье белокурый длинноволосый парик строго определенного оттенка, оставив для образца легкий шелковистый локон в дивной эмалевой бонбоньерке, где конфет графиня не держала отродясь.

Для парикмахера она была не графиней, а просто дамой с улицы, ибо вместо адреса усадьбы де Клар сказала:

– Я сама заеду за париком, он мне нужен к понедельнику, во что бы то ни стало к понедельнику, ясно?

И, не переставая улыбаться, опять впорхнула в коляску, велев ехать к госпоже Бертран.

Госпожа Бертран была портниха, знаменитость еще большая, чем давешний парикмахер, и вполне заслужившая свою славу. В ее мастерской работа не прекращалась десять месяцев в году. У нее одевались графиня и принцесса Эпстейн. Графиня заранее заказала здесь костюм и теперь заехала посмотреть работу. Что могло быть естественнее? Изумительный наряд, вобравший, казалось, всю экстравагантность нынешних маскарадов. Костюм изображал Везувий. Представьте вулкан из шелка, кружев, бархата и рубинов, во всех подробностях и в самый момент извержения. Впечатление было ошеломляющее, хотелось бежать, лишь бы не оказаться в плену огненной лавы. Даже при Луи Филиппе люди проявляли немалую изобретательность.

Вулкан удался на славу. Осмотрев свой кратер, графиня пожелала взглянуть на костюм Ниты; опять-таки вполне естественное желание. На балу у де Клар Нита должна была появиться в костюме летнего облака. Не правда ли, дивная мысль? Госпожа Бертран создала сущий шедевр. Вид этого «летнего облака» навевал ощущение сладостных воспарений. Графиня оценила наряд по достоинству, все детали внимательно рассмотрела и затвердила назубок, как дети заучивают басни Лафонтена.

Все в точности запомнив, от госпожи Бертран графиня тотчас помчалась к другой прославленной портнихе, мадемуазель Валентине, не менее старательной, чьи мастерицы трудились десять с половиной месяцев в году. Игла госпожи Бертран создавала шедевры изящества; ножницы мадемуазель Валентины воплощали самые свежие веяния «шоссе д'Антен». Вот и вся разница.

Графиня заказала мадемуазель Валентине точную копию «летнего облака» Ниты. Портниха с карандашом в руке выслушала подробное описание костюма, где не была упущена ни одна оборка, лента, складка, и поклялась, что «летнее облако» всенепременно будет готово во вторник утром.

А графиня, все еще улыбаясь, снова удобно откинулась на мягкие подушки экипажа.

– Улица Мон-Табор, пять! – приказала она.

В доме номер пять по улице Мон-Табор жил виконт Аннибал Джожа, маркиз Палланте, наш неаполитанец из слоновой кости и черного дерева, так восторгавшийся картинами Господина Сердце.

У ДОБРЯКА ЖАФРЭ