Карнивора

Далеко в Лесу Волк подобрался и сел, вглядываясь в пустоту перед собой. Он не ухмылялся и не рычал, потому что в словах, произнесенных на пыльной улице Тремпа, звучал Закон Леса, древний и непреложный, тот, что говорил о честности и жертве, понимании и силе. И хотя Волк не жил по законам Леса, он всегда знал про Закон.

Поэтому, когда девочка протянула руку и произнесла те три слова, Волк насторожился и прислушался. Ибо то был сигнал, первая весть, что в игру вступает новая сила.

Далеко на юге, под стенами Кастинии, поднял голову Лис. Он тоже услышал слова, и увидел Волка, и усмехнулся, взмахнув рыжим хвостом.

— Что ж, братец, — тихонько пробормотал Лис, глядя на север, — теперь и ты вступил на тот же путь.

— Наш путь никогда не будет одним, — рыкнул Волк, сидя далеко в Лесу.

— Но мы ведь знаем, куда он приведет, верно? — вкрадчиво спросил Лис.

Лес, который слышал каждое их слово, зашумел новорожденной листвой, вспугнул щебечущих птиц и взметнул в воздух облако пыльцы, полное легких намеков и еле уловимых ароматов.

И оба, Волк и Лис, почувствовали запах яблок и цветущих деревьев.

* * *

Марика, конечно, не догадывалась, что своим простым жестом и не менее простыми словами вызвала разговор двух древних сущностей, от сотворения мира враждовавших друг с другом. Не подозревала она ничего и о Законе, потому что и ее мама, и ее бабушки жили по нему безотчетно, не зная его смысла, но строго следуя сути.

Зато Марика совершенно отчетливо поняла — точнее, почувствовала, — другое. Пожелав успокоить, возможно, даже защитить мать, она сама стала в тот же момент взрослее, мудрее и сильнее. Да, именно тогда Марика впервые осознала могущество великодушного. То, что раньше, в детстве приходило намеками правильного пути, легким толчком в нужную сторону, теперь стало осознанным решением. И это решение и сблизило ее с матерью, и отдалило их друг от друга. Проявив заботу, став на мгновение сильнейшим, Марика начала говорить с Дорой на одном языке — и одновременно навсегда утратила тот особый язык, что есть у каждой матери с ее ребенком.

И тогда же внутри нее родилось решение — не спонтанное и восторженное, но холодное и рассудительное, чистое и ясное, как зимнее небо…

Далеко в Лесу Волк снова навострил уши — а затем слегка усмехнулся.

«Нет, мы никогда не будем идти с тобой одним путем, Тиласи», — подумал Волк. Но говорить ничего не стал. Он и так слишком много сказал этому брехливому отродью.

* * *

— Что ты сделала со своими волосами?! — воскликнула Лагит.

Марика, стоя на пороге хижины, неуверенно тряхнула удивительно легкой головой. Дора молчала и рассматривала дочь со сложной смесью восхищения, неодобрения, испуга и веселья во взгляде.

— Это чудовищно, — согласилась она наконец совершенно спокойно, и Марика выдохнула — значит, мама угадала, что она задумала. В последнее время между ними установилось особое взаимопонимание — не говоря ничего напрямую, они узнавали мысли и чувства друг друга, и, казалось, чем сильнее скрывал правду один, тем яснее она была для второго. Так Марика поняла, например, что письмо из Кастинии расстроило маму не только из-за нее, что в нем было что-то личное, о чем та не хотела говорить. И эта недосказанность неожиданно сближала их сильнее, чем любые разговоры.

— Иди сюда, — позвала Дора. — Я попробую это как-то исправить.

— Но зачем?.. — не унималась Лагит — и тогда Марика тихо и твердо сказала:

— Раз в Кастинию не берут девочек — я стану мальчиком.

* * *

— И ты думаешь, что коротких волос для этого достаточно? — голос Кейзы хлестнул, как крапива, через которую до того Марика пробивалась по заросшей тропинке.