Карниз

Ия доела виноград и достала из шкафа черное платье с вышитыми по краю рукавов меленькими красными маками. Зимой ей всегда хотелось быть летней. Кинула платье на кровать и присела рядом с храпящим Одиссеем. Он лежал на боку и со свистом выталкивал из себя воздух, как будто внутри у него работал целый моторный отсек.

Она перевернула его на спину и вгляделась в лицо. Пожалуй, Одиссей был даже красив. Той скупой красотой, которая отличает мужчину от обезьяны. Массивный упрямый подбородок с черными пеньками щетины, смещенный вправо, перебитый нос и россыпь коротких глубоких морщин по краям глаз, как у человека, часто щурящегося на Солнце. И еще – это был самец. В отличие от изнеженных, вежливых мужчин с тонкими запястьями.

С таким не о чем говорить, но не для говорильни он и создан. Вряд ли он оценит богатство твоего внутреннего мира и разделит душевные терзания, которых сам лишен начисто. Но если тебе очень хочется вынести кому-то мозг своим исключительным видением мира, поразить тонкой душевной организацией и похлюпать в плечо, топай к психоаналитику или, на худой конец, достань из тумбочки носовой платок. Такие самцы созданы для того, чтобы плавать и воевать, жать и ковать, и штамповать, штамповать, штамповать проекты под названием «Ребенок». Ну, по крайней мере, пытаться – вздохнула Ия, глядя на бессильно обмякшее тело.

Она сидела, подперев щеки руками и забыв, что опаздывает на работу, и все смотрела на развалившегося поперек их кровати Одиссея. Пыталась вписать вектор «Самец» в плоскость своей жизни. Но математик из нее был плохой. Вектор этот никак не укладывался, становился на дыбы так, словно и плоскость, и он сам были не воображаемыми величинами, а самыми что ни на есть настоящими. Как будто хотела она вогнать деревянную сваю в бетонную стену.

«Не может быть отцом вот такой, случайный», – поняла Ия.

«Не могу, не могу, не могу», – повторяла она про себя, натягивая платье и расправляя рукава с красными маками.

«Что делать?» – снова присела она на край кровати и уперлась взглядом в храпящего Одиссея. Вопрос она задавала себе, а ответа как будто ждала от него, горе-насильника.

Распахнулась дверь, и в комнату вошел Папочка.

– Что он тут делает? – уставился он на Одиссея, к счастью, не успевшего стянуть одежду.

– Совсем обнаглели, – пожаловалась Ия. – Прихожу с кухни, а тут этот валяется. Дверь, наверное, перепутал. Не могу добудиться, не волоком же тащить.

– Люсьен! – заорал Папочка в коридор. – Забирай этого мудака! Еще раз устроишь тут бордель, участкового вызовем!

Прибежал Люсьен и попытался стащить Одиссея с кровати. Тот почмокал губами, перевернулся на другой бок и, кротко сложив руки под щекой, выдал трель в другой тональности.

– Вот сучара, – не выдержал Папочка. – Раз-два, взяли!

Люсьен подхватил спящего под мышки, Папочка взялся за ноги. На прощание Одиссей махнул Ие ногой в протертом на пятке полосатом носке.

Ия провожала их долгим отсутствующим взглядом и чувствовала: что-то обрушилось. Треснул фундамент, покосилась бетонная стена, возведенная вокруг ее жизни. Может быть, выпала воображаемая свая, лежавшая в основании воздушного замка, придуманного мирка. Может, она сама ее туда положила и забыла, а вот теперь вытащила.

Отсутствовала она и в метро, и на работе, и даже когда у нее завис компьютер, а начальник срочно требовал завершить отчет о достижениях отдела, она не вынырнула из своего отсутствия, только набрала по внутреннему номеру компьютерный отдел.

– Срочно, – произнесла она одно слово и повесила трубку.

Этого было достаточно: высветившийся номер укажет, в какой кабинет идти, а слово «срочно» придаст должное ускорение. Ее немного побаивались, а может, и недолюбливали, но она не давала себе труда думать об этом. Конечно, она не доросла до бизнесвумен, но коллеги ее были совсем молоды, и в свои двадцать шесть лет для многих она была как бабушка.

Это было время, когда нефть только начала дорожать, трудовые единицы стали стремительно размножаться в мутных водах Офисного океана и еще не знали, что в недалеком будущем будут унижены званием «офисного планктона». Каждому тогда казалось, что он – будущая акула. Поступательный рост зарплат, а главное, молодость питали это убеждение.

Компания, в одном из кабинетов которой сидела Ия, не была исключением. Да и сама Ия исключением тоже не была. Исключений ей хватало и дома.

Она много работала, к ней прислушивалось начальство. Папочка, коммуналка, Люсьен и вся личная жизнь находились за пределами офиса, скрытые ширмой из выстроенного образа успешной карьеристки. Вот удивились бы ее подчиненные, заглянув за эту ширму на кухню, совмещенную с ванной.