Карниз

Отделение оказалось битком набито прооперированными пациентами, поступившими в дни «каникул». Колото-резаные раны соседствовали с обострившимися язвами желудка и пришедшими в движение камнями, а у кого и настоящим камнепадом в почках.

Уже знакомые Ие врачи бегали из палаты в палату. В коридоре вдоль стен лежали бомжи. Больные все поступали, их пытались на время пристроить в травматологию и соседнюю нейрохирургию. Но безуспешно: там с избытком хватало переломов и черепно-мозговых травм.

Тихая перед праздником, больница наводнилась забинтованными и загипсованными людьми, будто город перешел на осадное положение, а линия фронта проходила где-то совсем рядом.

И все же Папочке нашлось место, и даже у окна. То ли помогли смешливый хирург Иннокентий и его старший, боящийся женских слез товарищ, за которыми Ия ходила по пятам с заготовленным списком вопросов «про печень». То ли коньяк и конфеты, которые она оставляла всем попавшим в поле ее видимости и носившим белые халаты. То ли декольте, которое она опять на всякий случай напялила в день перевода.

Декольте предназначалось для психиатра, который должен был прийти с утра в реанимацию. Ия ожидала увидеть Зигмунда Фрейда с бородой и в пенсне. Психиатр представлялся ей существом таинственным и по-старчески капризным. Боясь оскорбить его коньяком, она положилась на декольте. По крайней мере, оно больше соответствовало принципу Гиппократа: «Не навреди».

На пожилую низенькую женщину, вышедшую из дверей реанимации, Ия не обратила никакого внимания.

– Психиатр у вас еще? – дернула она дежурного врача, выглянувшего через пару минут из дверей.

– Так она только прошла. Иоланта Генриховна, тут к вам! – закричал он.

– Вы понимаете, у нее работа… Это случайно вышло… Она так больше не будет, – выпалила Ия, догнав женщину. Вблизи та оказалась еще меньше и стояла теперь на уровне декольте, которое Ия безуспешно пыталась хоть как-то стянуть на груди.

– У кого работа? – ровно спросила женщина у груди.

– Ну, суицид у которой был, а теперь работа! Мы и сами не поняли, как это вышло. Стояла с ножом и вдруг – раз! Уже лежит!

– Постойте, там их четыре человека с суицидом. И все случайно, никто ничего не помнит.

– Ну, так праздники, – развела руками Ия. – Каникулы… Вы в заключении что ей напишете?

– Так ваша – женщина? Кем вы ей приходитесь?

– Подруга. У нее больше нет никого.

– Понятно, – она пристально посмотрела на Ию снизу вверх. – Ничего, что может помешать ее работе, я не напишу. Но вы подумайте.

– О чем? – не поняла Ия.

– О том, что в другой раз это может закончиться хуже. Она не кошка, и у нее не девять жизней. И у вас тоже. Всего доброго.

Папочка вскоре начал вставать с кровати и ходить, а потом и разгуливать. На утренних обходах хирург Иннокентий осматривал повязку и качал головой:

– Так-так, дела у нас идут неплохо. Но пить вам теперь категорически нельзя, даже пива! Этого правила вы должны придерживаться всю жизнь. Никакого спиртного ваша печень больше не выдержит.

– Да я и не захочу больше. Спасибо вам, доктор! – кротко отвечал Папочка и преданно смотрел из-под длинных ресниц.

Иннокентий важно, степенно кивал, ему недавно доверили самому оперировать больных, и он только примеривал на себя роль «настоящего врача».

В кармане его халата лежала записочка с выведенными женским почерком словами: «Пить вам теперь категорически нельзя! Этого правила…» Иногда он отходил от текста и импровизировал, в зависимости от настроения живописуя страдания печени, побывавшей под ножом хирурга, или рассказывая поучительные анекдотцы с летальным исходом в конце.

– Главное, больше убедительности и не пропускать ни одного дня! – просила Ия окрепшим, почти вернувшимся на свое место из долгой прогулки голосом. До выписки оставалось совсем немного времени, а читаемые хирургом Иннокентием мантры, по ее замыслу, должны были иметь накопительное действие.

В конце января они вышли из больницы. Папочка принюхивался к морозному воздуху, как гончая, готовая взять след.

– На землю не хочешь, как Распутин? – осведомилась Ия, когда проходили мимо приемного покоя.

– Не напоминай, и так стыдно, – попросил Папочка.

Они возвращались домой вдвоем и чувствовали себя как сиамские близнецы Маша и Даша с одной на двоих кровеносной системой.

Уже на Литейном проспекте их обогнал Иннокентий. В короткой курточке, с рюкзаком на спине, его было не узнать. Только круглые очки поблескивали на носу так же солидно, как на утреннем обходе.

– Берегите печень! – весело сказал он им, обернувшись, и побежал к остановке вслед за подъезжающим автобусом, перепрыгивая на бегу через лужи, промахиваясь и пачкая и без того мохрившиеся уже штанины потертых джинсов, размахивая руками, как школьник, несущийся на перемену.

Автобус его дождался, он еще раз кивнул им головой уже в окне задней площадки и нарисовал на чуть запотевшем стекле что-то продолговатое, похожее на облачко, а рядом восклицательный знак.