Карниз

Тело Люсьена из-за маловразумительных формальностей ехало на родину два месяца, а когда прибыло, то хоронили его в закрытом гробу. Падение с палубы обсуждать не стали, хотя отдельные Одиссеи и пытались на поминках сообщить, что в злополучный день Люсьен был отпущен с судна, гулял допоздна на берегу и запросто мог выступить со своими заявлениями в портовом кабаке. Уж что-то, а ходить по палубе он мог в любом состоянии, хоть с закрытыми глазами в сомнамбулическом сне. Но их дружно зашикали: ни денег, ни желания разбираться в этой истории у родственников не было.

Жена сказала, что отличный он был человек, верный и преданный муж, и черт его понес в этот Израиль.

Папочка сказал, что отличный он был сосед и что-то про фатализм, но старательно обошел при этом национальную тему.

Даже Дятел хотел что-то сказать и привстал, но на него не обратили внимания. В отличие от всех собравшихся на поминки он не пил, а значит, и ничего дельного, достойного памяти Люсьена сказать не мог.

Он сидел рядом с Ией, а она, тоже не пригубившая в тот день спиртного по одной ей известной причине, от нечего делать тихонько показывала ему под столом, на коленях, свое фирменное «гоп-ца-ца» тюремной музыки.

Дятел внимательно смотрел на это новое для него постукивание, будто хотел заучить. Краснел, проводил рукой по вискам, словно собирался откинуть длинные волосы, которых у него не было, и, смущаясь, торопился рассказать Ие, что родом из Сибири, отец его был плотником, он тоже работает в строительстве и копит. Эта маленькая комната – только начало. Ия слушала вполуха, думала о своем, но на слове «копит» подняла бровь и посмотрела на Дятла: вот дурачок, зачем он рассказывает об этом ей, посторонней, его счастье, что Понтия нет рядом.

За столом Ия тоже ничего не сказала, кивала, показывая, что согласна со всеми выступавшими, а про себя думала, что если и изъяли у Люсьена органы в далекой израильской больнице, то новому хозяину они не принесут проку. Почка Люсьена непременно взбунтуется в чуждом ей по крови теле.

Еще подумала, что ни разу ей не пришло в голову спросить, какой национальности компьютерщик. А ведь это было важно. В женской консультации ей задавали вопросы о возрасте, группе крови и перенесенных заболеваниях отца будущего ребенка.

Тут она поняла, что, кроме возраста, ничего сообщить и не может. Выводя в карточке напротив возраста цифру двадцать, пожилая сердитая врачиха подняла на нее глаза из-под очков и окинула изучающим взглядом.

– Гкхм, – сказала врачиха.

– Двадцать один скоро будет, – попыталась реабилитироваться Ия, но вышло не очень убедительно. – Я к следующему приему все узнаю.

К следующему приему она действительно могла сообщить о первой группе крови против ее третьей, болезни Пертеса в детском возрасте и о том, что ей надо подумать, в какую стопку класть ее карточку: на аборт или на продолжение.

В глазах врачихи впервые мелькнуло сочувствие.

– В таком возрасте рожать надо, – сказала она. – Ты уже не девочка. Думай, но не тяни. Может, у тебя все хорошо с ним будет.

Она все сидела на стуле, не уходила. Ей казалось, что вот сейчас врачиха скажет еще что-то важное, то, что непременно ей поможет. В коридоре недовольно шумела очередь.

– Может быть, – ответила Ия, перебирая руками на коленях.

– Следующий! – крикнула врачиха.

Сейчас хорошо не было, и даже больше того – было совсем нехорошо, а попросту – ужасно.

Папочка, узнав новости, ушел в крутой вираж запоя. Не сдержали даже работа, печень и прочие условности. Такой поворот был предсказуем.

Одно дело удобно безрезультатные общие поиски отца в теории и совсем другой коленкор – практические занятия втихомолку, за спиной со вполне ощутимым результатом. Только Ия, вальсируя со своим принцем в новом воздушном замке, не подумала об этом.

В квартире появилась Понтий, которую не пускали на порог со времен сбора денег в пользу золотой операции по «спасению» Папочкиного желудка. Она вновь обосновалась за кухонным столом, по-прежнему покрытым уже истертой клетчатой скатертью, и старательно помогала Папочке заливать горе.

Вместе они нашли записную книжку Ии, а в ней домашний телефон компьютерщика. В тот же день Ие позвонила женщина и спросила:

– Скажите, это правда, что вы живете с женщиной и хотите родить ребенка, чтобы отобрать у нас квартиру?

Так состоялось ее знакомство с матерью компьютерщика, за несколько дней до намеченного им самим. А она еще приглядела для этого знакомства в витрине магазина платье с красными маками, как будто в нем она скинет пяток лет, как будто платьем что-то можно изменить.

– Что ты натворила? – трясла Ия обезумевшего он беспробудного обмывания трагедии измены Папочку.

– А ты, что ты натворила? – икал он в ответ и в бессильно злобе бил кулаком в дверь.

На кухне гремела сковородками Понтий, выказывая полное свое осуждение Ие. Дятел прятался в шести метрах, боясь даже выглянуть в разбушевавшееся бабье царство.

Ей все время хотелось спать. Спала долго, сны не снились, но, когда просыпалась, не чувствовала себя выспавшейся.