Карпинский

И они поехали, вначале, конечно, по Васильевскому — непременно к Горному... вот он... эту воронихинскую колоннаду — неподражаемую — он впервые увидел семьдесят девять лет назад... он помнит, как по этим ступеням взбегал Александр Второй, приезжавший навестить кадетов... о, как все это живо помнится!.. И сфинксы — и тоже живое воспоминание: никак он не мог поверить, что они оттуда, из  т о г о  Египта, из древних Фив... «И сфинкса с выщербленным ликом над исполинскою Невой...» — как о них сказал современный поэт? А вот уж показался купол Исаакия.

Глядел я, стоя над Невой,
Как Исаака великана
Во мгле морозного тумана
Светился купол золотой.

А это уж старый поэт сказал... Боже мой, сколько поэзии, сколько музыки и сколько воспоминаний! А теперь, прошу тебя, милый, сверни на мост, дай только обернуться разок на Биржу. Да стегни пегую, она задремала. Так! И помчимся мимо славного Адмиралтейства... а по какой хочешь: по Невскому, по Гороховой, по Вознесенской! Ага, хорошо!

Прочь, прочь, сантименты!.. Надо исполнить долг. И вот в положенный час к перрону Московского вокзала подается подготовленный заранее состав из одних спальных вагонов, и металлический голос из репродуктора объявляет: «Начинается посадка на дополнительный вне расписания поезд Ленинград — Москва!.. Граждане пассажиры, просим вас...»

Паровоз загудел и дернул... И тотчас из купе в купе и из вагона в вагон началось хождение друг к другу в гости. Еще бы, здесь все были друг с другом знакомы, дружны семьями не один десяток лет. Никогда еще, пожалуй, железная дорога не перевозила разом такое количество великих людей науки. Тут ехали Владимир Иванович Вернадский, Сергей Иванович Вавилов, Алексей Алексеевич Борисяк, Владимир Афанасьевич Обручев, Александр Евгеньевич Ферсман...

А всего ехало триста сотрудников академии. Так что за ночь едва успели обменяться визитами и переговорить о самых насущных вещах. Но к утру, как вспоминают участники этого единственного в своем роде рейса, никто не выглядел утомленным. Москва встречала туманом. На площади у Ленинградского вокзала ждала кавалькада легковых машин. Впереди сиял роскошный «линкольн». «Это для президента, это для президента!..» — пронеслось по рядам встречающих и отдалось в толпе пассажиров.

И Александра Петровича почтительно под руки провели к машине.

Следом за ним юркнули в нее его дочери, внучки и внуки.

Как потом выяснилось, таких «линкольнов» было всего шесть на Москву, и то, что один из них отдан в распоряжение президента, составило предмет гордости внуков и внучек.

— Как вас зовут, дорогой? — спросил Александр Петрович шофера.

— Эдуард Мартынович Лабренц, — представился тот.

— Как мы поедем?

— Через Сретенку, по Тверской...

Поскольку это был не экипаж, а всего-навсего автомобиль и рядом сидел не кучер, который на поворотах мог придержать его за кушак или загородить рукой, то Александр Петрович очень внятно попросил:

— Эдуард Мартынович, я вас умоляю везти как можно медленнее... как можно.

— Нет, быстрее, быстрее! — закричали внуки и внучки.

Но Эдуард Мартынович улыбнулся и пообещал покатать их как-нибудь без взрослых и на полной скорости.

На Красную площадь въехали в молчании, и А.В.Балтаева вспоминает, что тут поразил всех какой-то странный стук. Площадь была пустынна в этот ранний час, только у кремлевской стены что-то делала группа людей.

— Реставрация? — спросил Александр Петрович.

— Нет, — помедлив, отозвался шофер. — Кирпич вынимают. Лунку делают. Урну поставят.

Оказалось, кто-то из старых революционеров скончался, готовят место для захоронения урны с прахом в кремлевской стене.

Александр Петрович помрачнел, ушел в себя.

О, он не был суеверен, но в эту минуту напоминание о смерти было неприятно ему. В Ленинграде он почти поборол мрачные предчувствия. У него много дел! Надо готовить том сочинений, посвященных геологии восточного склона Урала. Есть договоренность с издательством. Написать несколько палеонтологических заметок. Немало хлопот будет, пока на новом месте наладится работа академического хозяйства.

И все же...

Близится тысяча девятьсот тридцать шестой год.

А в жизни у него так получалось, что все важнейшие события выпадали на годы с шестеркою на конце.

Родился он в сорок  ш е с т о м.

Институт окончил в шестьдесят  ш е с т о м.

Академиком стал в восемьдесят  ш е с т о м.

Президентом в  ш е с т н а д ц а т о м.

Что-то ему готовит тридцать  ш е с т о й?

— Дедуля, неужели это наш? Весь наш? — закричали внуки, внучки и дочери. — Такой большой? Только мы? Больше никто?

Машина стояла у крыльца двухэтажного дома.

Она вмиг опустела, зато из окон, из коридоров и уголков, отсюда невидимых, понеслись восклицания, ахи и восторги.

— Саша, взгляни, какой плафон!.. Боже мой, камин!.. Нет, здесь будет приемная, а Таня с детьми там...

Дедуля вылез из машины и вошел в дом.