Карта и территория

– Да, я тоже хотел стать художником… – сварливо, почти злобно буркнул отец. – Но не тут-то было. В пору моей юности, ведущим направлением был функционализм, к тому моменту он доминировал уже не одно десятилетие, и после Ле Корбюзье и Ван дер Роэ в архитектуре не произошло никаких значимых событий. Все новые города и населенные пункты, построенные в пятидесятых- шестидесятых годах, несли на себе следы их влияния. Я и еще несколько человек в Школе хотели заниматься чем-то другим. Не отвергая, по сути дела, примат функционализма или определение дома как «машины для жилья», мы оспаривали само понятие жилища. Ле Корбюзье был «продуктивистом», как все марксисты и либералы. Он изобретал для человека квадратные, утилитарные офисные здания, без никаких там украшательств; жилые дома мало чем от них отличались, если не считать дополнительных служб – детского сада, бассейна, спортивного зала; дома и офисы соединялись переходами. В своей жилой ячейке человек имел право на чистый воздух и свет, это страшно важно для его идеи; свободное пространство между рабочими и жилыми структурами было отдано под дикую природу – леса и реки, – по его замыслу, видимо, человечьи семьи должны были прогуливаться там по воскресеньям, в общем, так или иначе он оберегал это пространство и, будучи своего рода экологом-первопроходцем, полагал, что человечество вполне может ограничиться типовыми жилыми модулями, которые вписываются в пейзаж, но не видоизменяют его. Какой это все-таки чудовищный примитив, поразительный регресс по сравнению с любым сельским видом, тонким, сложнейшим, постоянно меняющимся калейдоскопом лугов, полей, лесов и деревень. Его замыслы – плод хамского, тоталитарного ума. Ле Корбюзье казался нам тогда тоталитарным хамом, падким на уродство; но победили его принципы, отметив собой весь двадцатый век. На нас же повлиял скорее Шарль Фурье… – Он улыбнулся, заметив удивленный взгляд сына. – Первым делом мы, конечно, усвоили его сексуальные теории, весьма причудливые, надо отметить. Его истории о планетарных вихрях, факиршах и феях рейнской армии нельзя понимать буквально, даже странно, что у Фурье нашлись последователи, принимавшие его всерьез и собиравшиеся и впрямь построить новую модель общества, опираясь на труды учителя. Если видеть в нем только мыслителя, разобраться в этом невозможно, в его мыслях сам черт ногу сломит, но Фурье ведь, в сущности, не мыслитель, а гуру, первый в своем роде, и, как ко всем гуру, успех пришел к нему не в результате осознанного приятия его теории, а, напротив, благодаря тотальному непониманию вкупе с непоколебимым оптимизмом, особенно в сексуальном плане, – люди страсть как нуждаются в сексуальном оптимизме. А на самом деле главной темой Фурье, занимавшей его в первую очередь, был вовсе не секс, а организация производства. Он задает себе основополагающий вопрос: почему человек работает? Как получается, что, занимая определенное место в общественной организации, он готов держаться за него и выполнять задания шефа? Либералы отвечали, что причиной всему банальная жажда наживы, но мы не считали этот ответ исчерпывающим. А марксисты вообще ничего не отвечали, их это совсем не интересовало, поэтому, собственно, коммунизм и потерпел неудачу: стоило убрать финансовый стимул, как люди перестали работать, начали халтурить, прогулы достигли небывалого масштаба; коммунизму так и не удалось наладить производство и распределение самых элементарных материальных благ. Фурье застал еще старый режим и прекрасно понимал, что научные исследования и технический прогресс существовали задолго до появления капитализма и люди уже тогда работали не покладая рук, ишачили, можно сказать, и вовсе не ради наживы – ими двигало нечто гораздо более расплывчатое в глазах современного человека, а именно любовь к Господу, например у монахов, или просто-напросто честь мундира.

Отец остановился, заметив, что теперь Джед слушает его очень внимательно. – Да, – продолжал он, – я понимаю, это имеет некоторое отношение к тому, что ты пытался выразить своими картинами. У Фурье полно галиматьи, и в целом это нечитабельно, но все же в его книгах можно еще что-то почерпнуть. Ну, во всяком случае, мы так думали…

Он умолк, окунувшись в воспоминания. Порывы ветра стихли, уступив место тихой звездной ночи; на крышах лежал толстый слой снега.