Карта императрицы

– То есть в интимных, – подвел черту под мычанием портретиста Вирхов.

– Не так чтобы уж совсем интимных, но раз или два пригрел... да она алчная, завистливая, себе на уме... Думала, видно, что сможет меня окрутить да всю мою славу и деньги заграбастать. Но я был начеку... Может, поэтому и решила убить Аглаю, а на меня свалить? Тогда все картины ей достанутся.

Карл Иванович ясно представил себе могучие формы домовладелицы, в ее ручках баранья кость может стать грозным оружием.

– И вы думаете, что госпожа Бендерецкая могла украсть холст, которым вы интересовались в квартире Фоминой?

– Могла! Могла! И очень подозрительно, что именно она обнаружила труп бедняжки Аглаи.

– А зачем Бендерецкой пелена к образу Дмитрия Донского? – спросил холодно Вирхов. – И куда она ее девала?

– Откуда я знаю! – Роман Закряжный вскочил. – Вы меня измучили! Я Аглаю не убивал! И почему я сижу здесь, когда там, в моей мансарде, моим картинам грозит опасность!

– Не волнуйтесь, господин Закряжный, – успокоил его Вирхов, все более укрепляясь в мысли, что холст – выдумка, – ваша квартира заперта, а за домом установлено наблюдение. Я окружил его бдительным надзором.

– Но вы ее не знаете! – не унимался художник. – Эта бесноватая эротоманка способна на все, чтобы мне отомстить.

– Не слишком ли вы переоцениваете свою неотразимость для дамских сердец? – ирония Карла Ивановича призвана была охладить пыл портретиста.

– Нет, не слишком! – с вызовом ответил тот. – Женщины от меня без ума!

– А с покойной Аглаей Фоминой вы тоже состояли в приятельских отношениях?

Закряжный прикрыл глаза и помолчал.

– Аглаша – святая душа, – проникновенно ответил он. – Она мне по хозяйству помогала.

– А подарки вы ей только в благодарность за хозяйственные хлопоты делали?

Художник густо покраснел.

– Как относилась Бендерецкая к вашей «дружбе» с Аглаей?

– Думаю, бешено ревновала.

Возникла пауза. Художник ждал следующего вопроса. Для пущего эффекта Карл Иванович не спешил продолжать.

– А на ваш портрет императора Петра, украшающий выставку на Большой Морской, тоже госпожа Бендерецкая покушалась? – Светлые глаза под белесыми бровями вперились в лицо допрашиваемого.

– Что? – возопил в отчаянии художник. – Что вы сказали?

– Я сказал, что сегодня ночью еще один написанный вами портрет погиб в огне пожара. – Вирхов выговаривал слова размеренно и четко.

– Не может быть! – На глазах художника появились слезы.

– Может! Сгорел. И госпожа Бендерецкая в этот момент грелась на своих пуховиках. А как вы, милостивый государь, объясните мне такую закономерность, – продолжал следователь. – Пожары произошли там, где висят портреты Петра Великого вашей кисти. А вот, например, в Екатерингофском дворце, где есть прижизненные изображения императора, никаких возгораний не наблюдается... Может быть, в ваших работах есть какой-то изъян, вызывающий в неустойчивых душах импульс разрушения?

– Я не понимаю, о чем вы... – Безумный вид художника подтверждал: он не лжет. – Какой я дурак! Боже! Зачем я не застраховал свои работы? Теперь все пропало.

Художник закрыл лицо руками, но через мгновение с новой страстью стал взывать к следователю.

– Карл Иваныч, господин следователь, я начинаю думать, что поджигатель навязчивый Модест...

– Хватит, господин Закряжный, довольно. – Вирхов встал. – Вы меня уводите от существа дела. О Модесте позже... Вернемся к Аглае Фоминой. Вы говорили, что видели, как она вышивала на каком-то холсте.

– Да, говорил. – Художник сник.

– А почему же тогда никто другой этого холста не видел? Ни госпожа Бендерецкая, ни тетка покойной?

– Не знаю, – безучастно ответил художник.

В этот момент в кабинет следователя заглянул дежурный курьер и громким шепотом поинтересовался, можно ли войти господину Фрейбергу?

Карл Иванович кивнул и пошел к дверям. Лицо его расплылось в широкой улыбке, но двигался он боком – чтобы краем глаза не выпускать из поля зрения поникшего Романа За-кряжного.

– Христос Воскресе, любезный Карл Иваныч, – резким, металлическим голосом произнес высокий худощавый шатен, снимая шляпу и лобызая Вирхова.

– Воистину Воскресе, – ответил следователь, заметивший за спиной всегда элегантного короля петербургских сыщиков его ассистента Пиляева. Ассистент любил преображаться, ныне его голову украшала новая прическа: короткая стрижка сзади, а спереди – прямой прибор с прядями, уложенными на лоб симметричными полукружиями.

Вирхов крякнул, повернулся и вместе с другом уставился на Закряжного.

– Ну что, мин херц, все сражаешься с задержанными? – чуть покровительственно спросил король сыщиков.

– Никак не могу путеводную нить нащупать, – вздохнул Вирхов.

– А нить-то прямо перед тобой, друг мой, – уголки губ Фрейберга тронула улыбка. Он подошел к Закряжному и стал с интересом рассматривать его огромные стоптанные ботинки. – Решил я тебе помочь, мин херц, как только прочитал сегодня в газете, что при проведении дознания в Воспитательном доме обнаружил ты на почве следок человеческой ноги.

– Да, обнаружил, происхождения непонятного. Но верить басням, что оживший арап Петра Великого босиком разгуливает по городу, не хочу.