Карта императрицы

Роман Закряжный, сын мелкопоместного дворянина из Херсонской губернии, приехал в Петербург совсем юным, сразу был принят в Академию художеств, учился у Чистякова, стажировался в Риме, но курс неоднократно бросал, потом возвращался снова. Слабости к крепким напиткам не имеет, на бегах не играет. Неуживчивый характер и самомнение развели его с передвижниками, пробовал выставляться вместе с художниками «Мира искусства», но повздорил с ними по поводу трактовки образа Петра. Долго бедствовал. По протекции члена попечительного Совета Ведомства учреждений Императрицы Марии — Липатко, имеющего поместья в Херсоне, — получил заказ на портрет Петра для Воспитательного дома. После этого материальное положение Закряжного выправилось, последовали хорошо оплачиваемые заказы от казенных учреждений на портреты великого императора, но образ жизни и мастерскую Закряжный не переменил…

Матильда Ваньковская, по мужу Бендерецкая, — обрусевшая полька из Томашовского уезда Люблинской губернии, дом в К-ком переулке достался по наследству от мужа Адама Бендерецкого, вдовствует десять лет, детей, родни не имеет. Поведения благонамеренного, дом содержит в порядке.

Модест Багулин — сын разорившегося купца из Гатчины, живет в небольшой квартирке, охвачен стремлением собрать хоть какой-то капитал, без устали работает на страховом поприще. Человек приятный, общительный, балагур. Страховое товарищество «Саламандра» подтвердило, что Модест Багулин — один из лучших страховых агентов: тогда как основная масса едва зарабатывает рублей сорок-пятьдесят в месяц, улов Модеста Багулина доходит в иные месяцы аж до двухсот рублей!

Дмитрий Формозов — единственный сын инспектора уездных училищ Архангельской губернии Андрея Венедиктовича Формозова и его супруги Ксении Карповны закончил гимназию, затем университет, после чего пошел по линии Министерства просвещения… По рекомендации казначея Человеколюбивого общества Михайловского, дальнего родственника матери, был принял на службу в Ведомство учреждений Императрицы Марии Федоровны. Скромен, опрятен, услужлив, добросовестен, нареканий по служебной линии не имеет.

Что же касается мистера Стрейсноу, то относительно него еще вчера был отправлен запрос в Англию, но сведения придут не ранее, чем через несколько дней. Одно можно утверждать с уверенностью, отпечатки пальцев мистера Стрейсноу не значатся ни в одной дактилоскопической картотеке России.

Впрочем, то же самое относится и к господам Багулину и Формозову.

Вот и получается, что, как ни крути, основной подозреваемый в убийстве — Роман Закряжный, привравший насчет холста с вышивкой. Карл Иванович встал с кресла, прошелся по комнате, поглядел в окно. Даже сквозь стекла было слышно звонкое щебетание птиц — и это в начале апреля! Наверное, весна будет ранней, а лето — жарким.

Вирхов три раза присел, вытянув руки вперед, затем сделал несколько наклонов туловища в сторону — с удовольствием почувствовал, как напряглись мышцы на плечах и спине. Для своего возраста он был еще в очень неплохой форме.

Взбодрившийся таким образом следователь решил прекратить бесплодные размышления и начать действовать.

Он подошел к столу и нажал кнопку электрического звонка. Когда появился дежурный курьер по коридору, велел ему привести в кабинет задержанного Романа Закряжного. Потом заглянул в смежную комнату и пригласил притихших там письмоводителя и кандидата занять свои места в кабинете.

Художник явился в дверях кабинета и быстро устремился к вирховскому столу, на ходу выпаливая вопрос за вопросом:

— Ну что, Карл Иваныч, что? Удалось ли вам найти злодея? Пойман ли святотатец, покусившийся на произведение искусства?

— Сядьте, господин Закряжный, сядьте, — осадил его Вирхов. — И отвечайте лучше на мои вопросы.

Художник, всклокоченный еще более прежнего и, кажется, не спавший ни минуты с того момента, как был арестован, механически опустился на стул и костистое лицо его залил румянец гнева.

— Чем вы занимаетесь?! — взревел он. — Гибнет шедевр русского искусства — лучший портрет императора! — а вы меня здесь держите по каким-то глупым обвинениям!

— Спокойно, господин Закряжный, — Вирхов хлопнул ладонью по столу, — прошу без истерики. Обвинения не глупые, а самые что ни на есть серьезные — убита Аглая Фомина. Причем бараньей костью, которая является вашей собственностью. Или признавайтесь, или начинайте думать. Попытайтесь сообразить, как эта кость могла исчезнуть из вашей мастерской.

— Может быть, я, уходя на службу в храм, забыл запереть дверь? — страдальчески сморщился Закряжный. — Если это так, то любой мог зайти ко мне и взять ее.

— А вы что, всегда забываете запирать двери?

— Иногда забываю, — смущенно признался художник, беспомощно оглянувшись на строчившего протокол допроса письмоводителя. — Но я живу на самой верхотуре, туда никто и не заглядывает…

— Значит, заглядывает.

— А что, если это госпожа Бендерецкая? — побледнел художник.

— А в каких вы с ней отношениях? — спросил Вирхов.

— Э… ну… в общем, хороших, приятельских, — замялся арестованный.