Карта Хаоса

Как хитро и коварно разрушает нас мрак! Заразил сомнениями, лишил цельности, но оставил тоску по глобальному добру. Даже где-то намеренно раздул само понятие глобальности. Нам кажется, что мы должны совершить что-то грандиозное: заколоть вилкой великана, избавить человечество от всех болезней, создать фонд защиты одиноких сусликов с главным штабом в пентхаусе небоскреба с прямым выходом на вертолетную площадку. На мелкое добро мы размениваться не хотим. Чего на него время тратить, с нашим-то размахом? Очередная иллюзия Лигула, потому что без мелкого добра нет добра крупного. Вот и получаются пакостные такие гадики, которые мечтают спасти царство, но за отсутствием царства жгут кнопки в лифте.

Неформальные разговоры златокрылых

Когда человек влюблен, он летает на крыльях любви, изредка натыкаясь на встречающиеся предметы – водосточные трубы, столбы – и проходя насквозь, в дожде осколков, стеклянные двери. Но так влюбляются только романтики. Практики, а Меф принадлежал, скорее, к практикам, влюбляются как бараны, которые, увидев новые ворота, прикидывают угол атаки и технические характеристики засова.

Вот и сейчас, расставшись с Дафной у метро, он сосредоточенно трясся в поезде, размышляя, почему она не разрешила проводить себя до дома. Откуда ему было знать, что Даф по-прежнему жила в общежитии озеленителей и опасалась, что, увидев его стены, Мефодий ощутит болезненное щемление памяти. Дафна уже сообразила, что Троил не столько стер память Мефа, сколько припорошил ее забвением.

Когда Буслаев открыл дверь своим ключом, часы в коридоре постепенно начинали склоняться к мысли, что одиннадцать вечера все же придется показать. Зозо и Эдя были в комнате. Свет на кухне хотя и горел, но освещал только круглый стол и большую кастрюлю на газовой плите, в которой что-то негромко бурлило. Заглянув в кастрюлю, Меф обнаружил там утопшего ощипанного цыпленка, вяло вращавшегося в потоке кипящих пузырей.

«Интересно, что бы я сделал, проснись завтра на птицеферме в теле бройлера? Попытался бы открыть клетку, вырубить сторожа ударом клюва и бежать в неизвестность, чтобы меня лиса съела? Или морзянкой отстукивал бы клювом по поилке: „Спасите! Помогите! Это недоразумение!“ – прикинул Меф и отправился в комнату.

Еще не открыв дверь, он понял, что Эдя тренируется. Это вычислялось по сильному запаху дезодоранта. У Мефа немедленно стали слезиться глаза. Так и есть. Хаврон тащил к поясу штангу. В объемных мышцах его спины жир боролся с пучками мышечных волокон. Закончив подход, он небрежно бросил штангу на пол, передав физкультпривет соседям снизу.

– Мое приветствие беспризорникам! – отдуваясь, сказал он Мефу.

– Отвали! – буркнул Меф.

Он знал, что обидеть Эдю можно только тогда, когда у него появится желание притвориться обиженным.

– Не груби дяде! Он пока что тяжелее тебя на тридцать килограммов! Лучше тренируйся говорить «агу!», заскакивать в подгузник за восемь секунд и притворяться двухлетним! – насмешливо посоветовал Хаврон.

Мефа это не обрадовало.

– С какой радости? – спросил он.

– Ну как же? А произвести впечатление на нового кандидата в папы? Кому он будет покупать мороженое и заводные машинки?

Меф даже не улыбнулся. Хаврон любил проверенные шутки. С каждым последующим воспроизведением они казались ему всё смешнее. Эту конкретную шутку Меф слышал от него уже раз «дцать».

Мефодий недоверчиво оглянулся на мать. Зозо сидела красная и сердитая.

«Обычная история! – подумал Мефодий с жалостью. – Вначале не выдержала и все выболтала Эдьке, а теперь получает в нос. Может, она специально ему все рассказывает, чтобы он служил для нее отрезвляющим душем?»

– Кто он? Снова гений? Абстрактный художник? Городской фотограф, специализирующийся на снимках мусорных баков через различные светофильтры? – спросил Меф подозрительно.

Вместо матери снова влез Эдя.

– Хуже. Абсолютно московский типаж. Дизайнер коттеджей и загородных домов Моськин!

– Не Моськин, а Масин! – поправила Зозо.