Карта любви

Вот из таких была и дочь его, про которую даже денщики говорили, мешая восхищение с неодобрением: «Не девка, а ветер из крымских степей!» Юлия качалась на качелях, едва не перекидываясь через перекладину, стремглав носилась в горелки или скакала без седла, запрыгивая на коня с ходу, с разбега. Отец, видевший в ней враз и дочь, и сына, которого он так и не дождался, шутки ради научил ее стрелять и фехтовать, и делала это Юлия преизрядно. Не отставала дочь от отца и на охоте, которой тот предавался со страстью, ибо она напоминала ему войну. Когда князь Никита Ильич, в военной фуражке, накинув на одно плечо бурку, верхом на отличной лошади, как бы влитый в нее, молодцевато отправлялся в отъезжее поле в сопровождении многочисленных псарей, одетых в охотничьи чекмени [18], с перекинутыми через плечо рогами и с собаками на сворах, Юлия непременно была рядом, причем не в модной амазонке и на английском седле, а одетая по-мужски, и по-мужски верхом, и никакие уговоры не могли ее от этой привычки отучить. Ни отец, ни мать и не догадывались, что Юлия таким образом отвоевала себе отнюдь не свободу движений на охоте! Свободу нравов!

Многих женщин томили стеснительные нравы того времени, и они пытались протестовать против отжившего порядка вещей ребяческой удалью, подражанием мужчинам, убежденные, что независимая жизнь уравновешивает положение женщины с независимым положением сильной половины рода человеческого. Дамы и даже барышни категорично заявляли: «Довольно! Теперь не старая пора!», начали курить в обществе, носить платья на манер мужской одежды и сапоги, стричь волосы, вольно вступать в общую беседу. В Варшаве все знали некую даму из хорошей семьи, которая даже голосом подделывалась под молодых людей, а вечерами расхаживала по улицам в военной шинели и на вопрос будочников [19]: «Кто идет?» отвечала: «Солдат!»

Рядом с такой детской, безотчетной жаждой свободы существовал протест более яркий, хотя столь же безрезультатный. Из раззолоченных чопорных гостиных, из приличных бальных зал особо горячие, несдержанные головы кинулись в кабаки и рестораны, закружились в шумных оргиях с шампанским, презрев все нужные и ненужные условности, подражая разгулу и кутежам мужчин.

Новая жизнь, новые нравы, новые веяния проникали всюду, не просветляя, а опьяняя головы. Женщинам хотелось привольной, другой жизни, но какая она вне кутежа, вне грубости, они понять еще не могли. Ища свободы, находили разнузданность, распущенность. Ну а для таких пылких натур, как Юлия, живших не умом, а сердцем, никем не руководимым, вольно предававшимся фантазии, желанная свобода и воля сводились прежде всего к свободе в любви.

Впрочем, хотя прежде руки Юлии не раз просили, родители не неволили ее в выборе — точнее в отказах. Так, одному императорскому курьеру, человеку премилого обхождения, с порядочным состоянием и связями при дворе, она отказала лишь из-за его фамилии — Пивововов. Если в мужском роде это звучало более или менее забавно, то в женском — Пи-во-во-во-ва — просто чудовищно! И уехал в Санкт-Петербург бедняга курьер, едва не плача, не зная и не понимая, за что была немилостива к нему красавица. А он был всего лишь такой же, как все, всего лишь богат, хорош собою, словом, завидный жених, и это вызывало два чувства у своенравной девицы: скуку и неприязнь.