Карта любви

Итоги сего сражения были таковы: один живой и один убитый. Зигмунт просто лишился чувств от слабости, приступ коей последовал за взрывом сил, однако от сего взрыва Адаму досталось крепко… Но никто об убитом не скорбел: он ведь и сам явился, чтобы убить, так что всего лишь получил свое. Потом выяснилось, что Зигмунт именно этой ночью первый раз попробовал пройтись, но, идучи мимо приемной комнаты, увидел Адама Коханьского, своего старого знакомца, заскорузлые от крови повязки которого осматривал Павлин, так что Адам был хорошо освещен. Зигмунт его вмиг узнал, а услышав историю об учителе, заподозрил неладное, тем паче, что у него были все основания ждать отмщения поляков. Он и не сомневался, что Адам будет его искать, затаился, решил выждать, и уже известно, чем все завершилось.

Все это Юлия узнала от Королькова, иногда заходившего в комнатку, куда она сама себя добровольно заточила, подвергнув суровому наказанию: непрестанному щипанью корпии. Добродушному Виктору Петровичу Юлия могла наплести семь верст до небес: мол, зашла проведать больных, невзначай заглянула за шторку — ну и так далее. Но потом, когда она вспомнила, с каким отчаянием рыдала, тормоша бесчувственного Зигмунта, у нее язык начинал заплетаться и не находилось ни единого вразумительного слова для объяснения. «Испугалась за господина Сокольского — все-таки он мой спаситель«, — наконец-то вымучила она приличный довод, но ничуть не удивилась тому, что доктор Корольков глядит с недоверием, задумчиво разминая пальцы и ничего не говоря в ответ. Может быть, он вспоминал, как Юлия покрывала поцелуями лицо Зигмунта? Это мало напоминало обычную признательность! Множество вопросов хотел бы задать Корольков этой красавице, которая его, несомненно, дурачила, однако не мог решиться. Зигмунт тоже был сейчас не в том состоянии, чтобы у него что-нибудь выспрашивать, да и сомневался Корольков, что получил бы от него откровенное объяснение, хоть доктор и больной были теперь приятелями. «В любви нет друзей — есть только соперники», — размышлял Корольков и тихонько вздыхал, хороня свои несбывшиеся надежды и поглядывая на Юлию уже больше сочувственно, чем недоверчиво, подозревая истину — и стыдясь своих подозрений. Впрочем, его осуждение или одобрение слишком мало значило для Юлии.

Хорошо было одно: Зигмунт в ее глазах очистил себя от обвинений в предательстве, а значит, отпала необходимость в ее непрестанном за ним слежении. Теперь можно было отыскать отца, написать ему, уехать отсюда!

Уехать… И постараться все забыть.

Юлия даже начала писать к отцу, да застряла на полдороге: слишком многое приходилось объяснять. Нет, лучше просто сообщить: я жива и здорова, а там радость встречи затуманит отцу голову, он ни о чем и не спросит. Главное, поскорее уехать к матушке, а уж ей-то, пожалуй, Юлия сможет хоть что-то рассказать о своих приключениях. И то — самую малость!

Так она решила. Но судьба, как всегда, распорядилась иначе.

Однажды Юлия, по обычаю, сидела и щипала злосчастную корпию, и пришел за очередной охапкою Павлин, но вместо того, чтобы забрать ее и идти восвояси, вдруг встал в дверях, глядя на Юлию с откровенным любопытством и с каким-то даже почтительным страхом, словно выискивая в ее лице какие-то новые черты.

«Может, у меня третий глаз открылся?» — зло подумала Юлия, но тут Павлин, стушевавшись под ее сердитым взглядом, выскочил за дверь, и до Юлии долетел его возбужденный шепоток:

— Разрази меня гром — она! Наша барышня!

Речь явно шла о ней. И что же такое приключилось, ради чего Павлин соглашался подвергнуться каре Ильи Пророка?!

Любопытство одолело Юлию и наконец вынудило ее скинуть с колен ветошь и тихонько выйти в коридор.

Все наиглавнейшие события в лазарете так или иначе сосредоточивались вокруг доктора Королькова, а потому Юлия пошла его искать и скоро услышала сердитый и громкий голос Виктора Петровича, доносящийся из приемной:

— А я вам говорю, что это ошибка! Дама, похожая на описываемую вами, действительно живет при лазарете, однако это не может быть она!

— Как, вы говорите, ее фамилия? — перебил Королькова голос, пригвоздивший Юлию к полу покрепче вышеназванных стрел. Она невольно схватилась за дверь, чтобы не упасть.

— Белыш! — воскликнул Корольков, и тот, второй голос задумчиво протянул:

— Все это более чем странно, хотя… Это она, я уверен! Позвольте мне хотя бы взглянуть на нее, господин доктор. Ваше упрямство кажется мне необъяснимым.

— Извольте, ваше превосходительство, — сердито буркнул Корольков, — но это не она, это…

— Юлия! — воскликнул его собеседник, метнувшись к двери, которая предательски поддалась под задрожавшей рукой. — Юлька! Вот ты где!