Карта любви

— Виват Сапега! — закричали утомленные беседами паны-братья и сноровисто опрокинули в пересохшие глотки по кубку, прежде чем Ржевусский успел прожевать свой кусочек.

— Генерал, прибывший из Петербурга с инспекцией, обходил жилища поселенцев. Для того чтобы показать ему зажиточность людей, в каждой избе велено было накрыть стол для обеда и поставить жареного поросенка. Адъютант генерала, подозревая, что один и тот же поросенок фигурирует на всех столах, незаметно отрезал у него хвост. И действительно, в следующих избах поросенок был уже без хвоста.

Шляхта в восторге легла головами в груды обглоданных костей и липкие лужи вина. Хохотали, задыхались, смачивали луженые глотки новыми квартами и гарнцами — и опять хохотали. Ржевусский мигом стал всеобщим любимцем, только Юлия глядела на него с ненавистью. Как и всякий истинно русский человек, она не оставляла ни одной нации право насмехаться над своим народом, однако в кругу соотечественников всегда готова была сделать это сама. Но чтоб грязная шляхта да сей закутанный в женские тряпки турок — не турок, француз — не француз, поляк — не поляк?!

«Ничего, — мрачно подумала она, от всего сердца желая сейчас оказаться пророчицей. — Варшаву все равно возьмут».

— Кстати, об Аракчееве, — лукаво произнес Ржевусский, и Юлия вновь перехватила его пристальный взгляд. — Сей достойный вельможа славен своей жестокостью и вспыльчивостью. Однажды, когда он одевался для доклада государю и был крайне озабочен, слуга доложил о болезни его любимой лошади. Не расслышав и занятый другими мыслями, Аракчеев по привычке ответил коротко: «Тысяча палок — и в Сибирь!» Бедная лошадь получила тысячу палок, но прежде чем ее отправили в Сибирь, дело разъяснилось. А сколько людей пало жертвой минутной рассеянности тирана!

Последних глубокомысленных слов его никто уже не слышал. Хохот, покрывший все звуки, вполне заслуживал названия гомерического, но Юлия, как ни была возмущена и уязвлена, даже шевельнуться не могла, пригвожденная к месту откровенно насмешливым взглядом Ржевусского.

«Господи, да он же понял! — ошпарила ее внезапная догадка. — Он же нарочно говорит все эти гадости о русских, потому что знает, что я — тоже русская! Но откуда, каким образом? Разве мы виделись прежде? Нет, едва ли! Да какая разница?! Главное, что он знает, что может выдать!..»

Сердце ее перестало биться, ибо Ржевусский приподнялся, как бы желая что-то сказать во всеуслышание, и тут чья-то рука вцепилась в руку Юлии. От неожиданности она слабо пискнула и едва не умерла на месте, увидев склонившееся к ней опухшее лицо пани Жалекачской, на коем смешались белила, румяна и синева под глазами. Это лицо, как пресловутое трехцветное знамя, бросало вызов могуществу времени, и Юлия, невзирая на остроту момента, с трудом могла спрятать улыбку.

— Что-то вид у вас, паненка, усталый! — Басистый шепот пани Катажины звучал как приказ, но отнюдь не сочувствие. — Не пора ли вам в постель? Марыля! А ну, проводи гостью в свою комнату, да смотри, чтоб ее никто не беспокоил!

Худосочная, пьяненькая Марыля с неожиданной силой повлекла Юлию за собой, и та подчинилась, не зная, опасаться ли новой западни или радоваться внезапному спасению. С порога она, обернувшись, перехватила разочарованный взор дракона: законная добыча ускользала! Впрочем, если прибегнуть к эвфемизмам, слишком уж il cultive volontiers la vigne du Seigneur! [52] — сиречь, напился вдрабадан, чтобы чего-то суметь осуществить, а не только возжелать.

Глядел на Юлию и Ржевусский, но что сверкало в глубине его черных глаз: досада или насмешка, — понять было невозможно. Да и не к чему ей это! Главное — спать!

* * *

…Она открыла глаза и с трудом поняла, где находится. Призрачный, бледный полусвет царствовал в этой полупустой комнате, где мебели было — всего лишь один резной столик да кровать, на которой она сейчас лежала. Невзрачная Марыля сладко похрапывала в куче одеял на полу.

За окном стояло холодное зимнее утро. День едва пробивался сквозь примороженные стекла. Они выходили в палисадник и были до половины затенены кустарниками, запушенными изморозью, что и придавало комнате этот бледный, холодноватый свет и цвет.

Юлию даже зазнобило от одного только созерцания стужи, наконец-то воцарившейся на дворе. В постели-то тепло… Но для полного счастья ей сейчас мучительно не хватало ванны. Или хотя бы лоханки с теплой водой! Невмоготу было немытому телу, волосам, которые насквозь, как ей казалось, пропитались табачищем да винищем. Она с отвращением взглянула на свое смятое платье, на кучку белья. Встала и, завернувшись в простыню, босиком прокралась к дверям.

Тишина гробовая!

Сейчас никак не меньше девяти утра, однако замок будет спать мертвецки еще часа два, потом начнут медленно подниматься слуги, ну а господа продерут глаза только за полдень. Вот уж сейчас точно можно делать все что заблагорассудится, пожалуй, даже уйти восвояси… и уж тем паче — добраться до кухни и отыскать там горячей воды. Пусть и холодной, только бы освежиться!