Карта мира

Я не был праведен, о да,
Не каюсь в этом я,
И если падает звезда,
Пусть прямо на меня!

Я был хитер, я был жесток,

С главой, как пень, пустой.
Но всяк сверчок — на свой шесток,
А мой шесток — шестой.

Не первый он, увы, увы,

Бывает в жизни так,
Да, судьи, праведны все вы:
Пусть грудь моя в кустах,

А голова в Крестах торчат —

Не вы тому виной.
Но ты отец, кем я зачат,
Иди на смерть за мной.

Я был рожден тобой, тобой,

Свидетель я греха.
Когда пойдешь ты на убой,
Не засмеюсь: «Ха-ха».

Гнидарь тяжело вздохнул и продолжал при изменившемся ритме стиха (маркиз ерзал на месте, ногти его царапали подлокотники кресла):

Ведь вместе мы пойдем на смерть —
Где смеха тут надыбать?
Ты математик был — измерь
Теперь спиною дыбу.

Я помню — все-то ты считал

И вычислял, дубина.
А человеком не считал
Меня, мальчишку сына.

И вот из дома, где царил

Покой и штангенциркуль,
Я шел на улицу и пил
С потасканною цыпой.

Потом я начал бить людей,

Затем и глотки рвать им —
Пока ты славил свой отдел,
Пещрил кругами ватман.

Вот так мы шли все эти дни

По некоей параболе —
Ты вверх, а я, что мочи, вниз.
Нам встретиться пора бы.

К чему весь этот глупый чат —

Я признаю вину.
Но ты, отец, кем я зачат,
Пойдем со мной ко дну.

Рональд почувствовал сильнейшее разочарование: Гнидарь, отважный вождь крестьянского восстания, революционер, видевший на века вперед, в поэзии был вполне консерватором: как и предписывали строгие каноны эпохи, его стихи представляли собой стилизацию под старых мастеров XX-XXI века. Вместо того, чтобы прямо заявить о том, что его отец — монстр и чернокнижник, Гнидарь замаскировал правду под старинный мотив конфликта между сыном-лоботрясом и отцом, вечно занятым на работе. Стихотворение изобиловало архаизмами: чат, ватман — даже Кресты, некогда печально известную гиперборейскую тюрьму упомянул молодой маркиз в своем стихотворении.

Зато папе, как ни странно, стихотворение пришлось по сердцу — он даже ручкой помахивал в такт, а когда Гнидарь закончил, благостно сказал:

— Прелестная вещица, а самое в ней прекрасное, что просьба действительно заслуживает исполнения. Отец повинен за грехи сына, равно как и сын — за грехи отца. Я считаю, что маркиза Альфонса Бракксгаузентруппа необходимо судить и посадить в тюрьму.

Фраза прозвучала, точно удар гонга.

— Какого черта? — взвизгнул маркиз, вскакивая со своего места.

— Выбирайте выражения! — сухо сказал Каликст. — Канцелярии известно, что вы некогда были осуждены за чародейство и даже трудились на галерах. Наказание должно было пойти вам на пользу и принято во исправление вашего нрава — но, увы, к тем, кто закоснел в грехе, Небо глухо. Вы не сошли с пути зла, не покаялись. Теперь остаток жизни своей вы проведете, грызя цепи в тюрьме.

Что тут началось! Крестьяне, только что стоявшие с постными лицами, ликовали и швыряли шапки в воздух! Каликст, хотя и морщился, но вне всякого сомнения, был доволен произведенным эффектом. Иегуда уже не прятал улыбки. Даже многочисленные прихлебатели Альфонса Бракксгаузентруппа не очень-то грустили, а Лукас снял с головы треуголку и размахивал ею, очевидно, думая, что замок унаследует племянник униженного маркиза.

Папа сделал знак стражникам. Маркиза тотчас скрути-I ли и потащили заковывать в цепи.

— Стойте! — крикнул тот. — Минутку внимания!

— Пусть говорит, — кивнул папа. — Нужно уважать право дворянина высказываться, когда ему вздумается.

Маркиз, казалось, уже взял себя в руки.