Карта мира (сборник)

На противоположном железнодорожном пути ждал встречный поезд, из окон которого чуть ли не выпадали заметно выпившие молодые поляки, с повадками Эминема, криками требовавшие пива. Две пассажирки — толстая черноволосая женщина и ее вульгарно накрашенная несовершеннолетняя дочь с большим багажом — были выведены из нашего поезда польскими пограничниками и прямо посреди платформы подверглись рутинному контролю. Тем временем подвыпившие грубияны горланили и бросались пивными банками. Когда багаж был осмотрен, обнаружилось несколько новеньких, громоздких тепловентиляторов с золотыми этикетками и различные, не поддающиеся идентификации контейнеры.

Но тут раздался пронзительный свисток, проводник Казимир попросил всех вернуться в вагон, и, пока мы отъезжали, последним, что нам довелось увидеть из этой перронной сценки, была отчаянно размахивающая руками женщина, которую милиционеры заталкивали в стеклянный лифт, а следом за ней — плачущую вульгарно накрашенную девочку. Почему в пределах ЕС нельзя перевозить из одной страны в другую практичные тепловентиляторы, в тот момент, на польской границе, понять было совершенно невозможно.

Лишь когда мы улеглись и уже задремали наверху, под аккомпанемент походившего на громыхание иерихонских труб храпа госпожи Валентины, в тяжелом сне, да-да, действительно только тогда смысл конфискации электрообогревателей просочился в сознание обоих спящих, измученных одним и тем же ночным кошмаром, на самом дне которого стоял отопительный прибор, который медленно и постепенно перегревался — его раскаленная проволока, которая, собственно, должна была бы дарить людям прометеево тепло и защиту, краснела, все более краснела, потом, пройдя через стадию оранжевого свечения, доходила до белого каления, и тепловентилятор казался сперва спящим зловещим предзнаменованием, потом — пробуждающимся Големом и, наконец, Кроносом, который, чавкая, в лихорадочном возбуждении поедал своих собственных детей.

Когда мы проснулись, оказалось, что украинская граница давно пересечена, еще ночью, и в этот полуденный час — наполненный все той же монотонной скороговоркой, «Ick heff keen tiit, ick muss noch wiit» [101], с незапамятных времен повторяющейся мантрой грохочущего колесного механизма Украинского государственного управления железных дорог — все ощутимее давал о себе знать гложущий волчий голод. С самого Берлина, покинутого сутки назад, нами двумя был съеден только один кусок хлеба со скудно нарезанными кругляшками огурца — бутерброд, сооруженный госпожой Валентиной.

Визит в коридор, к восьмому купе — там еще висел на крючке пакет; взгляд внутрь — из пакета повеяло затхлым запахом несвежего жареного цыпленка; теперь, наконец, можно поесть: еще ничто на свете не казалось нам таким вкусным, таким питательным и таким насыщающим, но одновременно — вызывающим ощущение тошноты. Испорченная курятина, по мере ее потребления, инфицировала наши тела точно таким же способом, каким их вскоре будет инфицировать атомный реактор: незримо, вирулентно, микроскопическими дозами, нет, хуже — на субатомном уровне.

Четвертая печать Лобби-бар, гостиница «Премиум Палас», Киев, вторник, далеко за полночь

На каждой из стен бара, обшитых золотисто-коричневыми деревянными панелями, висит по большому экрану, на которых мерцает монотонно-фашистское Fashion TV. Покрытые коричневатым загаром тела моделей, которые все будто выпрыгнули из пляжного глянцевого журнала Sports Illustrated, на глазах бородатых, попивающих пиво или виски бизнесменов, выходят из стен, покачиваясь на Очень Высоких каблуках, и спускаются прямиком в мозги этих бизнесменов, в анимационный мир их мыслей, в ту страну мечты, где модели, после очередного стакана пива или виски, не покидают приютившие их головы, тряхнув декольтированной грудью и холодно поведя плечом, не исчезают снова в дубовых панелях за телеэкраном, а прямиком переносятся в сверхдорогие пуховые постели «Премиум Паласа», в постели тех же бородачей, чтобы там предлагать свои модельные по-девичьи неразвитые тела уже без всяких покровов.