Карта моей памяти

На груди у него была черная дощечка с надписью «Государственный преступник». Непосредственно за городовыми стояла публика ряда в четыре-пять, по преимуществу интеллигентная. Вокруг эшафота расположились кольцом конные жандармы, сзади них публика, одетая прилично (много было литературной братии и женщин, – в общем не менее четырехсот человек. Позади этой публики – простой народ, фабричные и вообще рабочие. Рабочие расположились за забором, и головы их высовывались из-за забора. Во время чтения чиновником длинного акта, листов в десять, – публика за забором выражала неодобрение виновнику и его злокозненным умыслам. Неодобрение касалось также его соумышленников и выражалось громко. Публика, стоявшая ближе к эшафоту, позади жандармов, только оборачивалась на роптавших. Короленко, который привел этот эпизод, вспомнил костер Яна Гуса и старушку, подбросившую в костер вязанку хвороста. Скорее можно вспомнить распятие и толпу народа, кричавшую «Распни его!» Герцен, оппонент Чернышевского, написал, что тем самым власть всю Россию привязала к позорному столбу. Стоит отметить потрясающую интуицию Герцена, позволившую ему сравнить позорный столб, к которому был прикован Чернышевский, с крестом, на котором распяли Христа. Интеллигентная девушка бросила цветы в карету, увозившую арестанта в крепость, ее тут же арестовали.

Его двоюродный брат академик А.Н Пыпин купил с разрешения князя Суворова тарантас, в котором Чернышевский мог бы ехать в Сибирь. Жандармское управление отказало в карете. В сопровождении жандармов он в телеге был отправлен в Сибирь. Телега – удивительный транспорт в России. То Пушкин сталкивается с телегой, на которой везли труп Грибоедова, а затем на таком же транспорте везли в Святые Горы труп Пушкина.

Сознание государственного произвола по отношению к независимому мыслителю было всеобщим, особенно явно у русских европейцев. По воспоминаниям очевидцев, «А.К. Толстой, близко осведомленный о деталях процесса несчастного Чернышевского, решился замолвить государю слово за осужденного, которого он отчасти знал лично». На вопрос Александра II, что делается в литературе, граф Алексей Константинович Толстой ответил, что «русская литература надела траур – по поводу несправедливого осуждения Чернышевского»[95]. Был возмущен этим актом С.М. Соловьёв. А спустя тридцать лет его сын В.С. Соловьёв все с той же страстью негодования на несправедливость напишет: «В деле Чернышевского не было ни суда, ни ошибки, а было только заведомо неправое и насильственное деяние, с заранее составленным намерением. Было решено изъять человека из среды живых, – и решение исполнено. Искали поводов, поводов не нашли, обошлись и без поводов» [96].

Зарифмовывая связь позиции Пушкина с позицией Чернышевского, добавлю, что арестовывал его полковник Ракеев Федор Спиридонович. Жандармский офицер, отвозивший тайно гроб с телом Пушкина в Святые Горы (тогда ротмистр). Очевидно, считался специалистом по литераторам.

Чернышевский на каторге. Рисунок А. Сохачевского

Всем казался невероятным арест такого популярного и влиятельного в общественном мнении человека. Почему? Да именно поэтому: если уж влиятельного и безвинного Чернышевского арестовали, то пусть другие боятся и трепещут. Критик «Современника» Антонович вспоминал: «Мы думали, что Николай Гаврилович слишком крупная величина, чтобы обращаться с ним бесцеремонно; общественное мнение знает и ценит его, так что правительство едва ли рискнет сделать резкий вызов общественному мнению, арестовав Николая Гавриловича без серьезных причин. <…>

Вот как мы были тогда наивны и какие преувеличенные понятия имели о силе общественного мнения и о влиянии его на правительство. Да и не одни мы»[97].

Первый путь из Петропавловки вел в Тобольск, далее Иркутск, а потом уже Нерчинск. Решением Нерчинско-го начальства узника отправили в Кадаинский рудник, оттуда в 1865 г. в Александровский завод. Его провезли практически по всей Сибири. На каторге арестанты относились к нему с большим почтением и прозвали «стержнем нравственности». Стоит привести очень редкий рисунок, на котором каторжный художник изобразил Чернышевского как средневекового ученого (не революционера, подчеркиваю).

Каторгу он отбыл, приговор говорил о поселении, но явочным порядком поселение заменили острогом в Вилюйске, место, которое называли «долиной смерти». Дальше ехать было некуда. От Вилюйска до Якутска было 700 верст. Достаточно сказать, что жандармы, охранявшие НГЧ, менялись каждый год – слишком суров был климат.