Карта монаха

Квадратная хромированная дверца с лязгом отворилась. Дохнуло охлажденным воздухом. Слегка подтолкнув поддон из нержавеющей стали, Соколов отправил тело обратно в прохладное хранилище. Заперев дверцу, он окинул взглядом свою недавно переоборудованную медицинскую лабораторию. Здесь было только два вида поверхностей: белые и хромированные, и все идеально чистые. Пахло, как обычно пахнет в лабораториях, моющими средствами и дезинфицирующими растворами. Безупречное состояние этого сверхчистого мира не нарушалось ничем. Недавняя реконструкция производилась сразу на двух этажах в точном соответствии с его указаниями. Несмотря на сжатый график (на полное переоснащение и реконструкцию отводилось всего три месяца), качество не пострадало. Оборудование включало в себя все последние достижения технической мысли: высокоскоростные компьютеры для цифровой фрагментации и анализа ДНК, электронные микроскопы, оптоволоконные камеры для исследований внутренних органов. На нижнем уровне располагалась оснащенная по последнему слову техники операционная, а рядом с ней — наблюдательная комната, вмещающая тридцать зрителей. Все, вместе взятое, вполне могло соперничать с известнейшими медицинскими учреждениями мира, масштаба больницы Джонса Хопкинса или клиники Майо. Присутствовала самая высокотехнологичная аппаратура, независимо от стоимости. Здесь было все, о чем только может мечтать медик — исследователь тайн человеческого тела.

Владимир Соколов озирал свои владения, насупив темные брови, резко контрастирующие с седой уже шевелюрой. Его лицо портили ямки, похожие на оспины, — последствия перенесенной в ранней юности ветрянки; но ученый был совершенно безразличен к собственной внешности — он не ставил красоту ни в грош, ценил только разум и его творческие возможности.

Он прожил насыщенную жизнь. Сорока годами раньше, молодым, но уже прославленным в величайшей державе мира доктором он стоял на пороге этой самой лаборатории. Ему предоставили прекрасную квартиру и машину, его труд щедро оплачивался. Вдобавок он мог в любой момент получить все, что только ни пожелает; Соколов в очереди за хлебом не стоял. Ему предоставляли неограниченное финансирование, сколь угодно многочисленный персонал и неограниченный же доступ не только ко всему российскому, но и вообще к чему угодно в мире. КГБ был у него на побегушках. Как только, будь то в Америке или Европе, совершался прорыв в медицинских исследованиях, Соколову достаточно было указать, где и что, и ему незамедлительно добывали исчерпывающую информацию об исследовании и его результатах, а при необходимости — и сведения из первых рук: для этого был похищен не один выдающийся ученый. Из них вытрясали информацию, после чего отправляли доживать свои дни в Сибири.

Такой же доступ он имел и ко всему сугубо советскому: был посвящен в тайны правительства, прославившегося своей закрытостью. Соколов стал могучей фигурой в могучем государстве — и упивался этим.

Итак, в одно из воскресений, тридцать восемь лет назад, он сидел в своем кабинете в здании, надежно укрытом за кремлевскими стенами. Перед ним возвышалась гора документов с грифом «совершенно секретно» на каждом. Все эти кипы документов и карт, отчетов из первых рук и исторических свидетельств имели отношение к одному и тому же предмету. К легенде, заворожившей Владимира еще тогда, когда ему было всего одиннадцать. Теперь, имея в своем распоряжении неисчерпаемое богатство исторических свидетельств, он отдался предмету своей юношеской страсти: как зачарованный, читал он о Либерии Ивана Грозного, удивительной, таинственной библиотеке под Кремлем. Знакомился с домыслами о возможном содержании библиотеки, о многочисленных раскопках, предпринятых для ее поисков, о разочаровании, неизменно ожидавшем исследователей на этом пути. Но был один документ, который произвел на молодого исследователя особенно сильное впечатление: краткая биография монастырского житника Дмитрия. Ему Иван Грозный доверял больше, чем кому-либо другому, и ему одному поверял свои тайны. Из документа явствовало, что у Ивана Грозного были особые причины прятать унаследованную от деда Либерию от глаз мира. Царь жаждал искупления грехов, а также хотел спасти бессмертные души тех, кого когда-то бесчеловечно умертвил. На смертном ложе Иван открыл житнику свои мысли, поведал свой секрет: объяснил, где находится прославленная Либерия и в ней — таинственное подземелье с сокровищами.

Дни молодого ученого наполняли занятия генетикой, биохимией и медициной, ночи же посвящались историческим изысканиям, блужданиям по кремлевским подземельям и буйным фантазиям на тему библиотеки и сокрытых в ней тайн и сокровищ. Это стало его отдыхом, способом отвлечься от дел и перипетий дня, его любимым времяпрепровождением.