Карта неба

Но вот мелодия смолкла, уступив место волнующей барабанной дроби. И неожиданно гигантская тень, похожая на ту, что падает от непокорного облака, заслоняющего солнце, предвестником ночи накрыла пастбище. Все, включая Уэллса, подняли глаза и с удивлением увидели огромный воздушный шар, проплывавший над их головами. Он летел еще слишком высоко, чтобы можно было разглядеть, кто находится в корзине, однако сам громадный шар, выкрашенный в яркие зеленые, желтые и бирюзовые тона, украшала замысловатая золотая буква «Г», усыпанная драгоценными камнями. Прошло несколько секунд, и шар начал снижаться под восторженные крики зрителей. Когда до земли оставалось около дюжины метров, из корзины были сброшены разноцветные канаты, по которым сразу же заскользили вниз, выделывая при этом умопомрачительные пируэты, акробаты, одетые ливрейными лакеями. Достигнув земли, они принялись готовить посадку гигантского шара в окружении откуда ни возьмись появившихся людей на ходулях. Вскоре публика смогла разглядеть теперь уже единственного пассажира, который приветствовал ее широкой улыбкой, пока шар опускался на землю с невозмутимой слоновьей неторопливостью. Когда он благополучно приземлился, пассажир с помощью акробатов-лакеев вылез из корзины и торжественно ступил на землю. Это был мужчина впечатляющего роста и такой худой, что Уэллс вынужден был признать: в таком виде, да еще с аккуратной бородкой, он стал неузнаваем. Никто не угадал бы в нем Властелина времени, трагически погибшего в четвертом измерении два года назад. К тому же Мюррей выбрал для себя блестящий лиловый костюм, желтую бабочку, которую какой-то тайный механизм заставлял без конца вращаться у него на шее, и высокий голубой цилиндр, из которого валил оранжевый дым, извивавшийся в воздухе, словно исполинская гусеница. В последний раз прозвучала барабанная дробь, и наступила тишина. Незнакомец поискал кого-то глазами в толпе, а когда нашел, снял шляпу и театрально поклонился. Толпа понимающе расступилась, образовав коридор, который начинался там, где стоял незнакомец, и вел прямо к какой-то девушке. Она смотрела на своего поклонника, не зная, что сказать. Мюррей выжидающе улыбался, и его бабочка все так же крутилась, а из цилиндра по-прежнему валил сказочный дым. Прошло несколько тревожных секунд, все ждали реакции девушки. Наконец Уэллс заметил улыбку на ее губах, которую Эмма вначале пыталась сдержать, но она вырвалась наружу, озарив лицо, и собравшиеся услышали удивительный хрустально-звонкий смех, какого никогда еще не слыхали. А может, так хотелось думать романтически настроенному Уэллсу, не расслышавшему его как следует в шуме, но зато прекрасно помнившему, как он звенел на ферме в Аддлстоне. И пока оркестр с жаром приветствовал улыбку девушки новой веселой мелодией, Эмма отважно направилась к тому, кто поджидал ее возле гигантского разноцветного шара и был самым замечательным, самым сумасбродным и самым влюбленным человеком из всех, кого она знала. По мере того как она продвигалась вперед, восторженная толпа смыкалась у нее за спиной, окружив влюбленных плотной стеной и приветствуя их аплодисментами и криками, так что Уэллс потерял пару из виду. Впрочем, писателю не нужно было ничего больше видеть. Он знал финал этой истории лучше, чем даже ее участники: Эмма в конце концов влюбится в Мюррея, хочет она того или нет. Уэллс не испытывал на сей счет ни малейших сомнений, ибо помнил, как она, словно воробышек, угнездилась в объятиях миллионера, чтобы умереть вместе с ним, — и это была любовь, которая, как он до тех пор считал, существовала лишь в воображении писателей-романтиков и читавших их барышень. Но оказалось, это не так. Подобная любовь должна была расцвести во всех вселенных, несмотря на их бесконечное множество. Невозможно вообразить, что существует реальность, где между ними может не вспыхнуть это восхитительное, это великое и неизбежное чувство.