Карта небесной сферы, или Тайный меридиан

В тот же день Кой видел — так ему, во всяком случае, показалось — Кискороса. Нагруженные покупками, они возвращались на «Карпанту», и возле старинного форта Навидад он решил оглядеться. Он это делал часто, причем совсем машинально, когда они оказывались на берегу. Несмотря на то, что Танжер, по-видимому, не обращала внимания на угрозы Нино Палермо, Кой постоянно помнил о них, не забыл он и последнюю встречу с аргентинцем на пляже в Агиласе. Он шел вслед за Танжер и Пилото к волнорезу, где была пришвартована «Карпанта», когда у старинной башни увидел Кискороса. Или ему так показалось. Здесь часто проходили рыбаки, направлявшиеся к волнорезу, но в фигуре, обозначившейся в сероватой мгле как раз посередине между башней и мостиком разобранного «Корженевски», не было ничего рыбацкого: маленького роста, аккуратный, одетый во что-то зеленое от Барбур.

— А вот и Кискорос, — сказал Кой.

Танжер встревожилась, остановилась. Иона, и Пилото посмотрели туда, куда показывал Кой, но там уже никого не было. А все-таки, думал Кой, это ЗЧЖМК: Закон «четвероногое животное, которое мяукает, обычно сказывается кошкой». И этот одетый от Барбур недомерок, да еще здесь, не может быть никем иным, как Кискоросом. А кроме того, когда неприятности ходят вокруг, их морда или тут, или там, но обязательно да высунется. Кой поставил пакеты на землю. Дождь на некоторое время прекратился, порывы горячего юго-восточного ветра поднимали рябь в лужах, по которым Кой бежал в сторону башни. Никого он не обнаружил, но оставался уверен в том, что видел именно героя Мальвинских островов; его внезапное исчезновение только подтверждало уверенность Коя. Он посмотрел на кучи листов стальной обшивки, срезанных с корпусов автогеном; песок вокруг искореженного металла приобрел цвет ржавчины. Кой затих и напряг слух. Ничего. Совсем ничего. Когда он, пачкая руки ржавчиной, начал взбираться на мостик, срезанный с корпуса, шаги его громко отдавались на трапе. Последние дождевые капли падали на прогнившие доски мостика, некоторые проламывались под ним, и он сказал себе, что надо внимательнее смотреть под ноги. Спустился он с другой стороны, к наполовину разрезанному автогеном сухогрузу, его внутренние переборки были покрыты толстым слоем высохшей грязи. Все это ржавое железо и металлолом громоздилось кучами, образовывая настоящий лабиринт. Он обогнул кран и вошел внутрь сухогруза по длинному наклонному коридору, в котором за порожками стояли лужи. Кой был очень напряжен и насторожен и потому еще острее чувствовал безысходную тоску и отчаяние этого места; к тому же эту печаль усугублял тусклый свет пасмурного дня. Он уронил что-то железное, и жуткое эхо прокатилось где-то далеко внизу: без фонаря спускаться туда невозможно. И вдруг он услышал шум за спиной, у входа в коридор; сердце заколотилось так, что он кожей чувствовал его биение; сдерживая дыхание, он до боли стиснул челюсти и на цыпочках направился к входу: Пилото, мрачный и напряженный, сжимал в руке полуметровый металлический брус. Кой выругался сквозь зубы, сам не понимая, что он чувствует: разочарование или облегчение. Танжер ждала снаружи, прислонившись к переборке, засунув руки в карманы. И тоже очень мрачная. А Кискорос, если это действительно был он, испарился…

Кой снял наушники, когда башенные часы муниципалитета заканчивали отбивать время. Дон-дон-дон. Кажется, конец. Дон. Он отпил лимонада, не отрывая глаз от Танжер, которая спала на скомканной постели. Серый свет занимающегося дня подчеркивал тени в складках простыней, покрывавших ее колени, живот и голову. Она спала на боку спиной к предрассветному окну, вытянув одну руку, а вторую засунув между согнутых ног; изогнутая линия обнаженных бедер была как карандашный эскиз, где эффект светотени дает понятие и о веснушчатой коже, и о выпуклостях и впадинах тела. Застыв в кресле-качалке, Кой рассматривал все подробности: скрытое от него лицо, волосы между смятых простыней, обозначавших линию плеч и спины, обнаженную поясницу, которая, расширяясь, переходила в бедра, прекрасный излом согнутых ног, свободно лежащие ступни. И особенно ту сонную руку, пальцы которой выглядывали между сомкнутых бедер, там, где едва обозначились темно-золотистые волоски.