Карта небесной сферы, или Тайный меридиан

— Не важно, — продолжала она. — Я складывала монетку к монетке, потом шла в книжную лавку и выходила оттуда с одной из этих книжек, затаив дыхание, наслаждаясь прикосновением к яркому картонному переплету… А потом, обязательно в одиночестве, открывала книжку, вдыхая запах свежей типографской краски, перед тем как погрузиться с головой в чтение и рассматривание картинок. Так, потихоньку, я набрала двадцать три выпуска… С тех пор прошло очень много времени, но и сейчас, раскрывая одну из этих книжек, я чувствую запах, которым для меня с самого детства пахнут приключения и жизнь. Эти книжки, вместе с фильмами Джона Форда и Джона Хьюстона, вместе с «Джаст Уильям», про которого писала Ричмэл Комптон, отформатировали дискету моего детства.

Она раскрыла «Сокровище Рэкхама Рыжего» на сороковой странице. Это была большая, полосная иллюстрация, на которой Тинтин в водолазном скафандре шагает по морскому дну к останкам затонувшего «Единорога».

— Посмотри внимательно, — сказала она. — Эта картинка многое определила в моей жизни.

Кончиком пальца она коснулась картинки с осторожной нежностью, словно боялась смазать краски. Кой смотрел не в книжку, а на нее, и видел, что она продолжала улыбаться с отсутствующим видом, с тем выражением лица, которое настолько молодило ее, что она снова становилась прижавшейся к отцу девчонкой с фотографии, висевшей в рамочке на стене. Счастливое лицо, подумал он. Такое лицо у человека бывает только тогда, когда счетчик еще стоит на нуле. А еще этот серебряный чеканный кубок без одной ручки. Детский чемпионат по плаванию. Первое место.

— По-моему, — произнесла она мгновение спустя, по-прежнему не отрывая глаз от книжки, — ты тоже так мечтал когда-то.

— Конечно.

Это он понимал. Пусть у него все было по-другому, и это все не имело ничего общего ни с этими книжками, ни с серебряным кубком, ни с фотографией и во обще ни с чем, что хранила ее память; но все-таки существовала некая точка, некая территория, где он легко понимал ее. И, скорее всего, Танжер вовсе не такая уж другая. Может, думал он, она одна из нас, хотя каждый из нас по определению ходит в море, охотится, сражается и тонет в одиночку Корабли, проплывающие в ночи. Далекие огни, показавшиеся на мгновение, да и то не по твоему курсу. Или отдаленный звук, шум работающей машины. И снова тишина, и снова тьма, и только отблеск на черной и пустой воде.

— Конечно, — повторил он.

И больше ничего не сказал. Для него этим образом, этой картинкой в книжке памяти был средиземноморский порт с трехтысячелетней историей, окруженный горами и замками с бойницами, из которых некогда глядели пушечные дула. Одни названия чего стоили — форт Навидад, док Курра, маяк Сан-Педро. Запах тихой воды, мокрых канатов и легкий юго-западный бриз, колышущий флаги пришвартованных кораблей и брейд-вымпелы на мачтах рыбацких траулеров. Неподвижные мужчины, праздные пенсионеры, сидящие на чугунных причальных тумбах. Сети, сушащиеся на солнце, ржавые борта торговых кораблей, стоящих у мола; и запах соли, дегтя и моря, древнего, насыщенного историей порта, куда входило множество кораблей и жизней и откуда они уходили. На этом фоне в памяти Коя был и смуглый худой мальчишка с рюкзачком за спиной, набитым школьными учебниками; он прогуливал уроки, чтобы посмотреть на море, чтобы пошататься у кораблей, с которых спускались на причал светловолосые мужчины с татуировками, говорившие на непонятных языках. Чтобы поглазеть, как отдают швартовы, которые шлепались в воду, а потом их поднимали на борт, и борт этот удалялся от причальной стенки, корабль разворачивался к выходу из порта, где стояли два маяка, и брал курс в открытое море, следуя путями, на которых не остается иного следа, кроме пены в кильватере, и на которые этот мальчик — он был твердо в этом уверен — обязательно вступит. Вот какой была его мечта, вот тот образ, который определил его жизнь — детская, не по возрасту сильная тоска по морю, путь куда лежал через Древние и мудрые порты, населенные призраками, обитающими среди портовых кранов и в тени причальных навесов. Борозды на чугуне, проложенные трением канатов. Мужчины, всегда спокойные, часами не двигавшиеся с места, для которых леска, удочка или сигарета служили лишь предлогом, казалось, им бы только смотреть и смотреть на море, и больше ничего им не надо. Дедушки, держащие за руку внуков; детишки теребят вопросами, показывают старикам на чаек, а те не могут отвести глаз от пришвартованных кораблей, от линии горизонта там, за маяками, словно ищут что-то потерявшееся в своей памяти — воспоминание, слово, объяснение того, что произошло много лет тому назад, или того, что, быть может, так почему-то и не произошло.

— Люди вообще очень глупы, — говорила Танжер, — мечтают только о том, что им показывают по телику.