Карта Родины

- Щас замывать буду, - смерил привязанного долгим угрюмым взглядом. - И тут у него слуги, понимаешь. Во живут люди!

Вынул тряпку, выжал, расправил, аккуратно накрыл ею лужу. Сплюнул, присел на корточки и принялся, сопя, промокать мочу.

- Послушайте... - тихо донеслось сверху, со стола. - Вы же... разумный человек. Вы... разумный человек.

- Заткнись, - огрызнулся мужчина. - Заткнись, а то опять пасть заклею.

- Послушайте... - зазвучало уже увереннее. Голос привязанного, несмотря на слабость, был мягок и убедительно добр, с покровительственными округлыми нотками. - Вы ни в чем не виноваты, я знаю... Меня похитили совсем другие люди, а вы... ни в чем не виноваты.

Мужчина угрюмо молчал и елозил тряпкой. Несколько капель, сорвавшись со стола, упали ему на руку.

- Блин...

- Вы не били меня, не пытали, - вкрадчиво и ласково продолжал привязанный, заботливо выговаривая каждое слово с нужной, точной интонацией. - Хорошо ко мне относились, давали пить... У вас маленький ребенок... дом, сад... Неужели вы хотите всего этого лишиться ради...

- Заткнись, падла! - рявкнул мужчина, с силой выкручивая тряпку и скрипя зубами.

- Они обманули вас... Обманом втянули в свои игры... Может быть, посулили вам много денег... Но это же... глупо. Вы разумный человек. Трудитесь на земле... от зари до зари. Я ведь сам тоже знаю... что такое трудиться... чего это стоит... как тяжело дается урожай. Подрастает сын... опора, помощник... У вас есть корни... настоящие живые корни... А у них нет ничего, кроме озлобленности... Животной, бессмысленной озлобленности и фанатизма. Они думают, что разрушением...

- Если ты, гад... - задыхаясь, простонал мужчина. - Если ты... еще одно слово... Я тебя... я т-тебя, гад, размажу...

Привязанный осекся и замолчал. Мужчина домыл пол, вытер мокрые руки о штанины. Быстро и косо глянул на привязанного, отвернулся. Достал сигареты, задумался, закурил.

- Мое дело сторожить, вот, - неуверенно произнес, наконец, после долгой паузы, наблюдая, как ночная мошкара атакует со всех сторон гудящую трубку дневного света, стрекоча крыльями. - А судить тебя будет народ. Как народ решит, так и сделает. Дай Бог, чтоб приехали и забрали скорее. Я хоть вздохну спокойно.

- Судит суд, - очень убедительно возразил привязанный, приподняв голову. - А народ - это не террористы и преступники. Я хорошо знаю наш народ... его нужды, заботы... Стране сейчас нужен мир, покой, порядок. А те, кто раскачивает лодку... Они просто не понимают, они заблуждаются... У них ложные идеалы, ложная шкала ценностей... Мы ведь только учимся жить при демократии. Давайте просто... просто поговорим об этом... поспорим...

- Обязательно, - отрезал мужчина и, пружинисто поднявшись, залепил ему рот скотчем.

Отошел в тень, прочь от света лампы, поводил красными, осоловевшими глазами, отправился за бутылкой, припал к горлышку, долго пил и отдувался. Он уже нетвердо стоял на ногах, пошатываясь и держа равновесие разведенными в стороны руками. Мастерскую медленно наполнял густой аммиачный смрад, смешиваясь с зависшим в воздухе слоями, уплотнившимся табачным дымом. Мужчина долго молчал и все прихлебывал из захватанной бутылки, меряя мастерскую длинными зыбкими шагами. Вдруг замер, пораженный внезапной жуткой мыслью:

- Расстреляют, как пить дать. Это дважды два.

И снова заходил взад-вперед, уже быстрее, гулко стуча стоптанными каблуками сапог и приговаривая что-то неразборчиво себе под нос. Наконец, остановился у стола, внимательно глядя на привязанного, и процедил:

- Если мне каюк, то и ты жить не будешь, понял!

...Мальчик долго колотил в стальную дверь, но никто не открывал. Ветер, гнавший страшные корявые облака, внезапно стих, и тотчас на смену им из-за леса навалилась брюхом на хутор груда разбухших черных туч, змеившихся изнутри голубыми фотовспышками молний. Раскатисто громыхнуло - мальчик в ужасе присел на корточки, закрывая голову руками, - а затем ударил в землю сплошной стеною ливень. Потоки с гулом разбивались о крышу мастерской; трещал и опасно щелкал неплотно подогнанный шифер; старые деревья прогибались чуть не до самой земли; грудой сыпались яблоки. Забившись под узкий карниз, уже насквозь мокрый, мальчик дрожал и плакал, но вода смывала слезы, и плач терял смысл. Прошел, может быть, час. Ливень и не думал прекращаться; мальчика тряс озноб; пушечные раскаты грома с каждым разом становились все сильнее и жутче, словно кто-то ударял в твердое небо гигантским таранным бревном, стараясь сокрушить весь мир. Оглушенный, мокрый до костей насквозь, мальчик глотал холодную воду и скулил, как щенок.

Терпеливо дождавшись последней капли, мужчина аккуратно поставил бутылку у порога и, проворчав "задохнуться можно", сдвинул со скрипом засов и толчком распахнул дверь. В мастерскую ворвался отрезвляюще свежий влажный воздух, растворяя ядовитую вонь. Мужчина пошатнулся, как от сильного толчка, ухватился руками за косяк.

- Ливануло, - сказал мечтательно и ступил за порог, подставив тело жгучим, бурлящим струям.

- Папк, - еле слышно, полувздохом раздалось из-за спины.