Карта страны фантазий

С этим нелегким противоречием столкнулись многие предшественники Ефремова: и Беллами, и Мор, и даже те безымянные утописты, которые поместили счастливую страну на небо, — я разумею христианский рай. Известно, какая у них там получилась скука с пальмовыми ветвями и хоровыми кружками. Марк Твен хорошо высмеял это в своем "Путешествии капитала Стромфилда на небеса". У Ефремова скуки нет в его совершенном обществе, но невольно возникает мотив необязательности движения, ведь проблемы-то решены все. В космос люди летают из любознательности, могут и не летать, на Земле довольно места. Ученые, обдумывая сложные вопросы, только укорачивают себе век, не ученые живут дольше. Подвиги совершаются в основном при обороне тыла: на упрямо живущем прошлым острове Забвения или на границе незаселенных мест — в степях, где бродят полудикие стада, в тропических лесах, где еще гнездятся болезни. А что волнует жителей благоустроенных центров? Одна лишь проблема времени и пространства. Красавица на Тукане, 300 световых лет до нее, и нет возможности встретиться.

Но ведь это надуманная проблема, честно говоря.

3. Чтобы завершить самую совершенную книгу, нужно где-то поставить точку, для этого ограничить круг вопросов и количество страниц. Чтобы нарисовать совершенное общество, разрешившее все существенные трудности, нужно ограничить круг проблем… и даже количество населения. И до Ефремова утописты размышляли о росте населения. Кампанелла предлагал ограничить его, Богданов решительно высказался за рост. Ефремов, видимо, склоняется к ограничению. В "Туманности Андромеды" об этом говорится намеками (подавлен материнский инстинкт, население разместилось в узких полосах благоприятного Средиземноморья), а в "Лезвии бритвы" уже откровенно сказано о "неразумной животной жажде" увеличения числа людей.

А не обеднит ли подавление материнского инстинкта эмоциональную жизнь женщины? Не получится ли будущее в чем-то беднее современности?

И рост потребностей Ефремов считал нужным ограничить.

В своей исторической схеме будущего он упоминает Век Упрощения Вещей. Он пишет: "Требование дать каждому все вызвало необходимость существенно упростить обиход человека… Одно только прекращение невероятной расточительности питания… обеспечило пищей миллиарды людей…"

Опять-таки ради совершенства — ограничение.

Такую картину нарисовал Ефремов, такая существует в умах людей. Можно соглашаться с ней или не соглашаться, но нельзя не считаться. И все авторы, выступавшие после Ефремова, поддерживали его или спорили с ним. Спорили как художники, рисуя будущее по-своему.

Например, бр. Стругацкие, молодые авторы, пришедшие в литературу уже после опубликования "Туманности Андромеды", восстали против идеально голубых, ангелоподобных и холоднокровных потомков. По мнению Стругацких, люди будущего близки к живущим среди нас молодым высокообразованным нашим современникам. Это задорные, озорные ребята, готовые бежать в космос, как их предки бежали в пампасы к индейцам, насмешливые, остроязычные молодые люди, младшие научные сотрудники, распевающие студенческие песни, вставляющие термины и формулы в шутки, а если и пожилые, все равно увлекающиеся и отчаянные, как школьники.

Ефремов рисовал совершенства, на нас непохожие, и упустил человеческую теплоту. Герои Стругацких вызывают теплую симпатию, потому что они похожи на наших современников, на друзей и знакомых. Не чересчур ли похожи?

Не стараясь показать людей безупречными, Стругацкие зато уверены в безупречном совершенстве науки. Наука решит все материальные проблемы, даже заранее подготовит решение затруднений, которые могут возникнуть. Все, что нужно для практической жизни, давно решено, и герои Стругацких частенько заняты наукой ради науки, астрономическими и физическими наблюдениями, смысл которых читателю непонятен. И самодовлеющая эта наука начинает казаться необязательной. Вокруг веселых молодых людей, резвящихся в лабораториях, увлеченных опытами, предпочитающих эксперименты танцам и девушкам ("Понедельник начинается в субботу"), все теснее смыкается толпа мещан, отлично обходящихся без науки, предпочитающих танцы экспериментам ("Хищные вещи века").

Эта толпа мещан, которым наука не нужна, ярче всего "изображена в романе С. Лема "Возвращение со звезд".