Карта Талсы

С женой Джеми познакомился на съезде любителей комиксов. Она училась на медсестру в Оклахомском государственном университете, а когда вернулась, стала работать воспитательницей в садике. А ему еще предстояло защитить диплом в области компьютерных наук, после чего Джеми собирался преподавать в старших классах. Я сказал, что мои родители, которые тоже были учителями, вышли на пенсию и переехали в солнечный Галвестон.

– В их жизни Талсы теперь как будто и не было, – пошутил я.

Джеми сухо фыркнул.

Я продолжил сетовать на переезд родителей.

– У них что, и друзей тут не было?

– Они все, наверное, в Феникс уехали.

Мы с Джеми шли на сближение.

– Мне надо бы поехать учиться в Германию по обмену, – сказал я. – Они там со всеми друзьями контакт поддерживают, даже с начальной школы – навсегда. Сидишь ты такой в баре, и тут твой приятель получает эсэмэс и сообщает тебе: «Это Георг из деревни. Он сейчас подойдет».

Джеми кивнул головой, как мудрец.

Я не унимался.

– А в Америке, наоборот, положено исчезать с концами – ну, если определенного успеха достиг, понимаешь. Как, например, Элайджа. То есть если тебе выпала честь произносить прощальную речь на выпускном, это все равно что смерть – ведь, по сути дела, ты встаешь, говоришь, а потом пропадаешь в каком-нибудь далеком университете. Суть всех социальных структур, в которых мы взрослеем, сводится к тому, что мы крепко дружим в течение ограниченного периода времени, а потом разрываем эти отношения. Старшие классы школы, потом колледж. Еще летние лагеря. Фу. Так что и мои родители успешно отработали и переехали.

В какой-то мере я бахвалился. Но Джеми тоже сказал, что утратил связь со многими – хотя даже не переезжал. Иногда он натыкался на кого-нибудь в магазине. Но чаще всего в видеопрокате. Наша одноклассница, одна из самых умных, недавно устроилась работать репортером в местных новостях.

– Я иногда вижу ее по телику.

– Да уж, – продолжил я, – вот мы говорим о том, что теряем связь с людьми, хотя мы их тогда, возможно, и не знали.

– Ее это не касается, – Джеми показал на Ким, стоящую в дверях, – она до сих пор всех знает.

Мы повернулись к ней, Ким вытащила стул. Мы были как будто бы два старых сыщика, а Ким пришла к нам на консультацию. Она аккуратно села. У Ким Уил всегда было больше друзей, чем у Джеми Ливингстона или Джима Прэйли. И когда она присоединилась к нам, динамика изменилась. Она принялась расспрашивать Джеми, как он себя чувствует. По всей видимости, его лечение приближалось к концу. Но я особо не слушал.

– Ты помнишь Эдриен Букер? – внезапно обратился к нему я.

– Нет.

Ким подняла глаза.

– Помнишь, Джеми. Она во «Франклине» училась.

– Да?

– Она была тихая, – сказал я, – но дружила с Чейзом Фитцпатриком и ему подобными.

Он открыл рот, словно в озарении, но оно не пришло. Тогда он его закрыл.

– Она бросила школу раньше времени, но, может, ты все же вспомнишь, она типа художницей была, – продолжал я. – Из семьи нефтяников. Обедала одна – возле сборных домиков.

– А! Она была в той пьесе, – Джеми забарабанил пальцами по матрасу, пытаясь вспомнить название.

Я надеялся на хоть какой-то намек. Но мой взгляд поплыл за его кровать, кто-то повесил на стену фотографии. Мне захотелось посмотреть на жену Джеми. Казалось, что снимки свежие, по большей части с какой-то вечеринки – на улице, под синим навесом. Небольшая группа людей: мне не удавалось угадать, кто же вышел за моего старого друга с автобусной остановки. Было непонятно. Никто из празднующих как будто бы не знал, что их снимают для фильма про социальную энтропию, разорванные связи и крушение отношений. Хельга – как я назвал женщину в толстых очках, помахивающую кулаком, которая на каждой фотке оказывалась в какой-то нравоучительной позе и которую я счел не женой, а какой-нибудь главенствующей тетушкой – руководила не каким-то маргинальным озлобленным меньшинством, а счастливой, нормальной, самодостаточной дружеской компанией.

Джеми щелкнул пальцами.

– Она разодрала своих детей! Такая высокая блондинка.

– Медея?[19] Ух ты! – Как здорово, что Джеми вспомнил. – А я об этом начисто забыл. Но это точно была Эдриен – она же как из греческой трагедии или типа того.

Мы рассказали Джеми о том, что с ней случилось.

– Вообще-то я прилетел, чтобы ее навестить, – вставил я.

– Так вы…

Я кивнул, как будто впадая в мечты.

– Летом после первого курса колледжа.

Джеми ждал.

– Мы встретились на вечеринке, – добавил я. Я думал, что сила моих чувств будет достаточно красноречива. Но если я скажу об этом вслух, то она как будто уменьшится. – И тем летом мы были вместе.

Больше я ничего не стал рассказывать. При этом я как будто бы ждал, что комната вокруг нас сейчас закружится, и в ней возникнет полноразмерная диорама со сценами из «Блюмонта», диванчиком из студии, террасой в небоскребе Букеров. Может, я смолк чересчур надолго. Джеми наморщил лоб и прочел что-то по моим глазам: я так давно этого ждал. Если конкретно: произвести на него впечатление.

– Так, ладно, – сказал он, – значит, вы были на связи?..

– Вообще-то нет.