Читаем Карта Талсы полностью

– Нет. Но Эдриен – трудный человек, – в ее голосе я уловил беспокойство. – Джим, я надеюсь, что ты из-за меня не подумал чего не того. Понимаешь, она просто не встречается ни с кем.

Чего Эдит, наверное, не понимала, так это степень моей заинтересованности: я просто должен был получить то, чего хотел. Желание было для меня разновидностью мужества, особенно если то, чего ты хочешь, требует отваги. Так был устроен мой мир. Так я попал в колледж. Нет более исчерпывающего подтверждения правильности выбранного подростком пути, чем положительная реакция на его достижения, отправленные письмом в учебное заведение Западного побережья.

– Думаю, ты обязана дать мне ее номер, – сказал я Эдит.

Она дала. Но весь оставшийся разговор старательно убеждала меня пойти в среду на «Ночь ретро».

– На прошлой неделе ты хорошо оторвался.

Из того же автомата я позвонил и Эдриен. И оставил следующее сообщение на автоответчике: «Привет, Эдриен, это Джим. Я, кажется, тебя с днем рождения так и не поздравил, так что хотел исправиться. Я забыл попросить у тебя телефон, мне дала его Эдит. Давай как-нибудь куда-нибудь сходим».

На следующее утро я предпринял еще одну попытку. Это сообщение я надиктовал другим голосом. Я десять минут сидел неподвижно, готовясь, потом, наконец, поднес трубку радиотелефона к губам, словно чашу для причастия, набрал номер, нажимая кнопки большим пальцем. «Привет, Эдриен, это Джим Прэйли». Пауза. «Я хотел бы еще побродить с тобой под покровом ночи». Тон у меня был мрачный, голос дрожал, но я пытался изображать иронию. «Если у тебя есть свободное время, пойдем гулять. Эдит сказала, что ты по телефону не особо любишь разговаривать, да и я по телефону тоже не хочу. Но тем не менее. Вот что я собирался тебе сказать: напиши мне письмо». И продиктовал родительский адрес с почтовым индексом. Пауза. «Ну, то есть давай поговорим с глазу на глаз».

Я родился в преподавательской семье, эти учителя и учительницы не выходили за рамки собственного образования и жили припеваючи, они жаждали править своими классами и контролировать собственные жизни. А я же пытался навязаться Эдриен Букер из семьи Букеров. Пуделем я никогда быть не хотел. Но я пошел в канцелярский магазин и купил конвертов из желтой бумаги, собрал папку с надписью «ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ МАТЕРИАЛЫ», в основном там были ксерокопии из библиотечных книг о Стоунхендже и фотографии садов восемнадцатого века в стиле романтизма с искусственными руинами и разрушенными стенами – плюс одна-другая карта Талсы. Я сидел в кабинке для чтения и разрезал ксерокопии так, чтобы казалось, будто все эти сады находятся в Талсе. И в попытках придать всему этому эротизма я занялся поисками изображений жертвоприношений людей и животных. Я, естественно, думал о том каменном столе, или кромлехе. Но в итоге решил, что иллюстрации с человеческими жертвами ни к чему. Я уселся на ободок горшка с папоротником, довольный результатами своего труда. Это был самый лучший день, проведенный мной в библиотеке – как вознаграждение за последние две недели, когда я сидел и занимался, – зато я научился очень хорошо ориентироваться в здешних залежах. В моей папке не хватало лишь одного, чего-нибудь такого прикольного. Признаком хорошего вкуса было бы добавить какой-нибудь алогичный элемент. Я схватил книжку про корветы и раскошелился на цветные копии.

Это, думал я, собирая папку, я умею хорошо.

Дорожка перед домом Чейза в шесть часов летнего вечера излучала жар, а дверной молоток чуть не плавился. Все оказалось вообще не таким, как в моей памяти. Ожидая, я вообразил, что Чейз выйдет из самой глубины дома, и из-за двери покажется его сонное, но любопытное лицо. Но дверь открыла дама – мама Чейза. Она оказалась намного моложе моей. Волосы у нее были очень сильно натянуты и завязаны на затылке. Она чуть не насмешливо хлопала глазами, изучая мой пакет. Но, может, она была тронута.

– Знаешь ли, Эдриен тут не живет.

– Но вы могли бы проследить, чтобы он до нее дошел?

Я ждал три дня. В пятницу она мне позвонила.

– Какие планы на сегодня?

Эдриен хотела, чтобы через два часа я подъехал за ней к небоскребу Букера.

Мне пришлось уточнить у мамы, где это именно.


Но спрашивать было не обязательно – небоскреб Букеров, как я и надеялся, был тем крутым, с терракотовым фасадом, стекляшками и резьбой, взбегающей вверх, подобно усикам молнии. Швейцар посмотрел на меня с недоверием. Я пришел в своей любимой поношенной футболке. Я сел на скамейку и расправил спину. Лифт не издавал ни звука, но я все равно ждал появления Эдриен: мне хотелось продемонстрировать швейцару, как мало он разбирается в этом мире, что существуют люди, которые одеваются как я, но все равно живут в этом доме – двери лифта открылись, и из него вышла она, в небесно-голубом платье. Она протянула мне свою обнаженную руку, смутив меня, и помогла подняться. Швейцар посмотрел на меня, словно спрашивая: «Ты хоть понимаешь?»

Атмосфера вечера чем-то напоминала выпускной – я в центре города с нарядной девушкой.

Перейти на страницу:

Все книги серии Интеллектуальный бестселлер

Книжный вор
Книжный вор

Январь 1939 года. Германия. Страна, затаившая дыхание. Никогда еще у смерти не было столько работы. А будет еще больше.Мать везет девятилетнюю Лизель Мемингер и ее младшего брата к приемным родителям под Мюнхен, потому что их отца больше нет — его унесло дыханием чужого и странного слова «коммунист», и в глазах матери девочка видит страх перед такой же судьбой. В дороге смерть навещает мальчика и впервые замечает Лизель.Так девочка оказывается на Химмельштрассе — Небесной улице. Кто бы ни придумал это название, у него имелось здоровое чувство юмора. Не то чтобы там была сущая преисподняя. Нет. Но и никак не рай.«Книжный вор» — недлинная история, в которой, среди прочего, говорится: об одной девочке; о разных словах; об аккордеонисте; о разных фанатичных немцах; о еврейском драчуне; и о множестве краж. Это книга о силе слов и способности книг вскармливать душу.Иллюстрации Труди Уайт.

Маркус Зузак

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза

Похожие книги

1. Щит и меч. Книга первая
1. Щит и меч. Книга первая

В канун Отечественной войны советский разведчик Александр Белов пересекает не только географическую границу между двумя странами, но и тот незримый рубеж, который отделял мир социализма от фашистской Третьей империи. Советский человек должен был стать немцем Иоганном Вайсом. И не простым немцем. По долгу службы Белову пришлось принять облик врага своей родины, и образ жизни его и образ его мыслей внешне ничем уже не должны были отличаться от образа жизни и от морали мелких и крупных хищников гитлеровского рейха. Это было тяжким испытанием для Александра Белова, но с испытанием этим он сумел справиться, и в своем продвижении к источникам информации, имеющим важное значение для его родины, Вайс-Белов сумел пройти через все слои нацистского общества.«Щит и меч» — своеобразное произведение. Это и социальный роман и роман психологический, построенный на остром сюжете, на глубоко драматичных коллизиях, которые определяются острейшими противоречиями двух антагонистических миров.

Вадим Кожевников , Вадим Михайлович Кожевников

Детективы / Исторический детектив / Шпионский детектив / Проза / Проза о войне
Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза