Читаем Карта Талсы полностью

– Да. Придут ребята, которых ты знаешь. Вообще-то вечеринка будет дома у Чейза Фитцпатрика.

Это мне не понравилось. Я не хотел видеть людей, которых «знаю». Чейз Фитцпатрик был крутым преппи, в том смысле, какой лично я вкладывал в это слово. Интересно, с чего Эдит тусоваться с ним. Или с этой Эдриен.

– Она разве не одна все время держалась?

– Знаешь нефтяную компанию «Букер петролеум»? – спросила Эдит.

– Ну?

– Эдриен Букер. Она живет прямо на вершине «Букера».

– Это небоскреба?

– Она остается без наследства, но все равно…

Я посмотрел на идущую впереди Кэм. Она казалась такой миниатюрной и шла по тротуару зигзагом – ей снова стало скучно. Ей, наверное, Талса казалась западней – все наши разговоры ее не интересовали.

– Думаю, ты Эдриен даже немного понравишься, – сообщила Эдит.


Тем летом я вернулся в Талсу по разным причинам. Доказать, что это город-пустышка. Но с надеждой, что это не так. Я попрощался с Эдит и пошел через пути. Всю последнюю неделю я раздраженно колесил по городу. Но теперь у меня появились основания полагать, что я двигаюсь куда надо. Устало плетясь по обрубочной улице, которая вела к «Центру вселенной», я услышал чей-то разговор. Но оказалось, что это всего лишь пара мальчишек, и они меня гнать не стали. Ребята сидели у стены, в капюшонах, словно какие-то старомодные бродяги, их лица освещались огоньком трубок. А я сел на ветру. У меня не было ни доски, ни бутылки, которые объяснили бы мое тут присутствие, но меня это все равно не смущало.

Звук чиркающей зажигалки мальчишек обжигал стены. Мне они жутко нравились – эти небоскребы. Я бывал в больших городах, где горизонт еще больше изрезан высотками – в городах, похожих на линкоры, темных и ощетинившихся. Но именно простота линии горизонта в Талсе всегда ставила меня в тупик.

Я вспомнил, что даже в раннем детстве, когда мы ехали обратно в город, я всегда знал, когда увижу ее, и натягивал ремень безопасности, чтобы не пропустить момент, когда за окном появится эта картина. И именно тогда я чувствовал, что мы уже дома: эти башни как будто трубили в фанфары на въезде в центр. Считалось, что это наш замок.

Да, мы ездили в центр Талсы в церковь или, например, на что-нибудь вроде «Ледового шоу Диснея», но улицы были бледными, тротуары – безупречно чистыми; и я тщетно выглядывал из окна машины, высматривая в безликих стенах на уровне человеческого взгляда хоть какое-нибудь свидетельство тому, что тут, в центре нашего города, есть жизнь. Но Талса была мертва. И лишь далеко отсюда, на больших экранах в раскидистых одноэтажных мультиплексах, существовал образ моего идеального города: какой-нибудь Чикаго или Бостон, с переплетающимися дорогами и бесшумными вращающимися дверями, с толпами пешеходов в центре города, пробками, недовольными сигналами водителей – звуки приглушаются, когда актриса, живущая на высоком этаже элегантного пентхауса со стеклянными стенами, закрывает окно, и тут начинает разворачиваться сюжет.

Вот так я выносил идею, что подобная жизнь (жизнь большого города) – это утерянное искусство. Если она и есть в Талсе, то лишь на самых высоких этажах. Иногда я замечал ее следы то тут, то там – например, в центре, в барах на Черри-стрит, мимо которых мы проходили, когда я встречал маму после работы в вечерней школе – люди возле этих баров смеялись, женщины в колье хохотали.

В последних классах школы, когда мы ужинали всей семьей, я обычно вставал из-за стола, брал в качестве реквизита отцовский фотоаппарат и отправлялся в центр, ехал по шоссе до внутренней кольцевой развязки. И ты выезжаешь на четырехполосный бульвар, замедляясь до сорока километров в час; останавливаешься на никому не нужном светофоре, мотор рычит, оставшись без дела, словно какое-то чудовище, пожравшее всех людей, которым не посчастливилось оказаться поблизости – на улице совершенно никого нет. Может, выйдешь и сфотографируешь какое-нибудь граффити или разбитое окно, но, как правило, в этом городе даже следов хулиганства не видно, он просто мертв. Хотя я однажды наткнулся на еще одного фотографа, женщину в пухлой жилетке. Я спустился на засыпанный гравием берег водохранилища, что к северу от Хаскела, и вдруг услышал, как метрах в десяти от меня с наветренной стороны щелкает затвор. Она сразу же отвернулась, я еще какое-то время шел за ней на некотором расстоянии, пока она не села в машину и не уехала. Потом я улетел в колледж. А теперь я снова здесь.

2

По моим ощущениям, на вечеринку к Чейзу я приехал поздновато. Машины уже стояли рядами по обе стороны улицы, так что мне удалось найти местечко только через два перекрестка, а потом пришлось переться всю дорогу назад мимо чьих-то дворов. Я не спешил, разглядывал веранды домов, что побольше, и воображал, каково это – жить в таком.

Перейти на страницу:

Все книги серии Интеллектуальный бестселлер

Книжный вор
Книжный вор

Январь 1939 года. Германия. Страна, затаившая дыхание. Никогда еще у смерти не было столько работы. А будет еще больше.Мать везет девятилетнюю Лизель Мемингер и ее младшего брата к приемным родителям под Мюнхен, потому что их отца больше нет — его унесло дыханием чужого и странного слова «коммунист», и в глазах матери девочка видит страх перед такой же судьбой. В дороге смерть навещает мальчика и впервые замечает Лизель.Так девочка оказывается на Химмельштрассе — Небесной улице. Кто бы ни придумал это название, у него имелось здоровое чувство юмора. Не то чтобы там была сущая преисподняя. Нет. Но и никак не рай.«Книжный вор» — недлинная история, в которой, среди прочего, говорится: об одной девочке; о разных словах; об аккордеонисте; о разных фанатичных немцах; о еврейском драчуне; и о множестве краж. Это книга о силе слов и способности книг вскармливать душу.Иллюстрации Труди Уайт.

Маркус Зузак

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза

Похожие книги

1. Щит и меч. Книга первая
1. Щит и меч. Книга первая

В канун Отечественной войны советский разведчик Александр Белов пересекает не только географическую границу между двумя странами, но и тот незримый рубеж, который отделял мир социализма от фашистской Третьей империи. Советский человек должен был стать немцем Иоганном Вайсом. И не простым немцем. По долгу службы Белову пришлось принять облик врага своей родины, и образ жизни его и образ его мыслей внешне ничем уже не должны были отличаться от образа жизни и от морали мелких и крупных хищников гитлеровского рейха. Это было тяжким испытанием для Александра Белова, но с испытанием этим он сумел справиться, и в своем продвижении к источникам информации, имеющим важное значение для его родины, Вайс-Белов сумел пройти через все слои нацистского общества.«Щит и меч» — своеобразное произведение. Это и социальный роман и роман психологический, построенный на остром сюжете, на глубоко драматичных коллизиях, которые определяются острейшими противоречиями двух антагонистических миров.

Вадим Кожевников , Вадим Михайлович Кожевников

Детективы / Исторический детектив / Шпионский детектив / Проза / Проза о войне
Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза