Карта Творца

— Я порекомендовала ему эту книгу, потому что Ортега-и-Гассет — гуманист в мире, лишенном гуманизма; мне показалось, что Рубиньосу нужно человеческое тепло, понимание, — сказала она.

— Может, Ортега действительно таков, как ты говоришь, но Рубиньос — это пуля в ружье, нацеленном на этот лишенный гуманизма мир. Вероятно, тебе следовало порекомендовать ему почитать Библию, — заметил я.

— Он сказал мне, что каждый раз после разговора с тобой, когда он выглядывал за перила террасы, Рим представлялся ему вспоротым животом, из которого торчат кишки. Он сравнивал лабиринт улиц centra storico [28]с перепончатыми каналами этого сложенного в несколько раз кишечника, чьи пищеварительные соки понемногу переваривают здания, церкви и памятники. По его словам, воображаемое чрево скоро отрыгнет город и превратит его в руины, потому что все гнилое и разложившееся рано или поздно отторгается. Честно говоря, мне следовало посоветовать ему обратиться к психиатру.

— Любой, кто заглядывает через перила и смотрит на город ночью, может увидеть то, что не существует, — сказал я.

— Рим для него хуже тюрьмы, — заметила Монтсе.

— Надеюсь, для тебя он никогда таковым не станет.

— Почему он должен стать таким для меня?

— Потому что ты веришь в то, что на Авентинском холме стоит корабль, готовый сняться с якоря. Ты тоже начинаешь видеть миражи. Мы все видим вещи, которые существуют только для нас, и ни для кого больше. В этих видениях — корень того, что мы называем надеждой.

— В таком случае, будем надеяться, что Рубиньос поступил правильно.

Я знал, что принц Чима Виварини в то утро отправился в Венецию, чтобы провести несколько дней с семьей, а так как за последние недели я уступил противнику значительную часть территории, то и решил воспользоваться случаем и пригласить Монтсе на ужин.

— В память о старых добрых временах, — подчеркнул я, видя, что она никак не решится.

— Хорошо, но только при условии, что потом ты проводишь меня в одно место. Не спрашивай зачем. Это секрет.

— Согласен.

Я выбрал ресторан Альфреда, один из самых знаменитых в городе. Монтсе не стала упрекать меня за браваду, может быть, потому, что уже привыкла ходить в подобные заведения с Юнио. Для начала мы заказали zuppa all’ortolana [29], а потом fettucine all’Alfredo [30], блюдо, чья слава уже пересекла Атлантику благодаря актерскому дуэту Дугласа Фэрбенкса и Мэри Пикфорд.

Я подождал, пока сливочное масло, которым были смазаны феттучине, растает вместе с ломтиками сыра, и тогда сказал:

— Мне очень не хватает наших встреч. Нам следует время от времени выбираться куда-нибудь перекусить.

— Юнио начнет ревновать, — ответила она.

— Это подстегнет его интерес к тебе, а чем больше привязанность, тем сильнее доверие. Если же ты завоюешь его доверие…

— Ты понимаешь ревность как человек, который никогда ее не испытывал, — перебила она меня. — Ревность рождает подозрения.

— А если я скажу тебе, что сгораю от ревности? Вот сейчас, в это мгновение, я испытываю ревность…

— Значит, то, что ты считаешь любовью, на самом деле не любовь, иначе ты бы знал, что ревность приводит к недоверию, а не наоборот.

Я едва сдержался, чтобы не сказать ей колкость.

Мы завершили обед профитролями и съели их молча.

Потом Монтсе, извинившись, встала и скрылась за дверью, по моим предположениям, ведшей на кухню. Она вернулась, улыбаясь, с большой сумкой.

— Что это? — спросил я удивленно.

— Объедки для кошек, — довольно ответила она.

— Каких еще кошек?

— Римских. Я иногда подкармливаю их.

Я пришел в смятение при мысли, что она, быть может, приняла мое приглашение только для того, чтобы получить объедки для уличных кошек.

— А когда ты обедаешь с Юнио, тоже собираешь объедки? — поинтересовался я.

— Нет, потому что ему я недостаточно доверяю. Пойдем, покормим кисок. Ты мне обещал.

Иногда мне кажется, что мы с Монтсе — те самые вежливые путешественники, решившие отправиться в дорогу вместе, о которых писал Стендаль: каждый из них, невзирая не неудобство, с готовностью жертвует для другого своими привычками, и в конце концов оказывается, что все путешествие было сплошным неудобством для обоих.

В Риме кошки жили во всех развалинах, превратившись в сущее бедствие для горожан, впрочем, довольно приятное. Монтсе решила отправиться на недавно построенную пьяцца Ларго-Торре-Арджентина, под которой обнаружили один из самых значительных археологических комплексов. В его лабиринтах обитало около сотни пегих, белых, черных, бурых, полосатых и рыжих кошек, независимо и беспечно бродивших среди полуразрушенных колонн и разбитых камней.

Когда мы добрались туда, пройдя из конца в конец виа дель Корсо, уже почти стемнело, и площадь превратилась в залитый мраком котлован. Ходила легенда, что живущие здесь кошки на самом деле духи древних римлян — преторов, квесторов, трибунов, представителей плебса. И эта идея не казалась мне такой уж сумасбродной, потому что в изящных силуэтах животных с горящими глазами было что-то потустороннее: создавалось впечатление, будто они в любой момент готовы раствориться в пространстве.